Хинельские походы - [79]

Нащупав ключ подрывной машинки, я бросился под основание берегового устоя, в сырую вымоину, где река нанесла песчаную косу и образовала возле каменного устоя глубокую, подобно могиле, щель. Зарываясь головой в песок, я повернул ключ, посылающий ток к зарядам.

Взрыва я не слышал. Ощутил только страшное сотрясение, боль в ушах, давящую всего меня тяжесть. Мне показалось, что я ослеп, вокруг меня была тьма. Потоки воды, хлынувшие сверху, множество сыпучих осколков, бьющих по спине, — вот все, что я запомнил о той минуте.

Опираясь спиною на устой, я выпрямился и больно зашиб голову. Руки инстинктивно поднялись и нащупали низкий, как в рудничном забое, потолок.

Было ясно одно: мост уничтожен, а я жив, но ослеп.

Не помню, сколько времени я ничего не видел. Длилось это недолго, К ногам моим упал разорванный кусок панели. Я вздрогнул, но не от испуга, а от радости: зрение вернулось ко мне! На изогнутом краю панели я увидел круглые неокрашенные отверстия с колечками из-под вылетевших заклепок…

— Мост взорван! — воскликнул я. — Долг исполнен! А себя спасти я сумею…

Нащупав оружие, я оглядел взбудораженную реку. Серая мгла светлела: уходили дым и чад, улеглась пыль от взорванных речных быков, но еще сыпались мелкой дробью бетон и камень. Прибрежная подвесная ферма упала одним концом в реку, другим сорвалась с берегового устоя и сползла вниз, застряв над моей головой на высоту одного метра. Ближайший к берегу бык оказался незаминированным, он стоял громадной каменной глыбой, на которой вздыбилась консольная часть пролетного строения. Другая консоль была отброшена влево и уткнулась в середину реки. Бык и накрывшая меня ферма рассекли взрывную волну и тем спасли меня от гибели.

Пошел проливной дождь. Быстро стемнело. Я пробрался к устью Гнилой Липы, но никого из своих не нашел. Долго пробирался сквозь мокрые камыши, пока не набрел на красноармейца, склонившегося над лежащим конем. Передняя нога коня была переломлена пулеметной строчкой, он лежал на боку нерасседланный, тянулся к красноармейцу, собирал в трубку верхнюю губу и словно шептал что-то своему боевому другу. А тот, припадая к гриве коня, плакал, как ребенок.

Я сел рядом с ним. Голова моя сильно болела.

— Послушайте, товарищ красноармеец, — сказал я. — Давайте знакомиться. Как ваша фамилия?

— Баранников… Николай Никитич, — дрожащим голосом ответил он.

— А покурить у тебя найдется, Николай Никитич? Мой табак промок, а запас в переметных сумках остался.

И я рассказал ему о гибели моего коня и о взрыве моста. Через полчаса, поговорив по душам, мы решили переплыть Гнилую Липу и вместе идти на восток, через горы, вдогонку нашим частям.

У Баранникова не хватило сил пристрелить своего коня. Пришлось сделать это мне.

— А теперь пойдемте, — сказал Баранников, — чего уж боле. Друга я лишился…

Над Днестром опустилась карпатская ночь. У переправы пылали костры, гудели моторы, сверкали фары. Войска врага прибыли и встали на западном берегу. А на восточном тщетно разыскивали тех, кто лишил их удобной и скорой переправы.

Мы бросились в холодные волны Гнилой Липы и вскоре выплыли на ее восточный берег. Отдохнув с минуту, мы поплелись в туманный мрак, в горы, отрезанные от своих.

Много рек переплыл я с Баранниковым, тысячу километров прошли мы полями, лесами, болотами, пока не стали партизанами.

…Долго сидел я над Десной, погруженный в воспоминания. В памяти проносились картины тяжелых ночных скитаний, лишения, походы и бои в тылу противника.

Я очнулся, когда меня окликнул Инчин.

Разведка донесла, что возле моста, кроме паромщиков, никого нет.

Хозяева этих чудесных мест — партизаны-кошелевцы — где-то за рекой, в задеснянских селах.

Подгоняемые желанием отдохнуть и подкрепить свои силы, мы поспешили к переправе. Мне казалось, что она где-то здесь, совсем близко, в действительности же мост находился в шести километрах от нас. Освещенные полной луной, мы начали бесшумно взбираться на высокую насыпь.

Прямой рельсовый путь, прорезая леса, пришел сюда из Хутора Михайловского и устремлялся за реку, в Белоруссию.

Собрав потеснее колонну, я пошел по мосту. Внизу, сразу же за решетками панелей, с головокружительной высоты виднелось гладкое зеркало реки. В его спокойную гладь смотрел белый лик луны. Противоположный берег как будто отодвинулся и тонул в бледном сиянии. Посередине моста ферма круто нырнула вниз. Река, рассекаемая изуродованным железом, ворчала, как живое существо.

Мы спускаемся ей навстречу. Медленно сползаем, рискуя сорваться в темную пучину. Шаткий мостик лежит на рыбачьих лодках. По гибким скрипучим доскам я добираюсь до противоположной обрушенной фермы и лезу по ней наверх. Затем опять горизонтальный настил и снова осторожное, кошачье сползание по почти отвесному спуску навстречу ворчливому течению. За шатким мостом очередной подъем по стальной ферме. Голова кружится, когда взглянешь вниз, на темную реку. Почему-то ждешь, что вот-вот полоснут с той стороны пулеметы и положат всех нас на железных подмостках.

Через несколько минут пахну́ло в лицо теплым воздухом и густым ароматом цветущих яблонь. Тяжело вздыхающая река позади. Легко и приятно идти по земле.