Хинельские походы - [116]

День выдался сухой, ясный.

Кавалеристы, чистя оружие и ремонтируя сбрую, раскуривали самокрутки, обсуждая последние новости.

— В Глухове опять было совещание бургомистров и старост, — говорит Пузанов, — установку дали: борьбу с партизанами вести только силами полиции, а немцев да мадьяр — всех на фронт…

— Брехня! — возразил Карманов, — Одна полиция с нами не справится.

— А что? Гитлер, может быть, уже всех немцев израсходовал. Ведь столько времени под Сталинградом они толкутся! Надо же кого-то перемалывать там! — поддержал Пузанова Троицкий.

— То-то! Говорят, полицаи да жандармы десяти районов в Эсмани собрались. Может, опять на нас собираются? — спросил своих друзей Толстыкин.

— Не «может быть», а определенно на Хинель идут! — подтвердил Пузанов.

— Ну и сказал! На Хинель! Кишка тонка! — пренебрежительно заявил Мишка Карманов.

— Спросите у Ромки! Говорили нам барановские бабы: приехала это вчера ихняя разведка в Барановку…

— Ну? Соврал! Не посметь им в Барановку! — перебил Пузанов.

— Не то чтобы в самую Барановку, а так, в Барановский хутор… Вершники заехали, — поправился Карманов, — они там по хатам шарить начали. Кожухи да самовары у баб позабирали. Один глуховский полицай спрашивал: «И что у них там за Хинель? Верно, добра в ней всякого тьма… Хоть бы, дескать, глазом одним повидать…»

— Ишь, шелудивый! Хинель ему захотелось пограбить!

— А Плехотин, так этот из кожи лезет. Всю сволочь на Хинель тянет, бабы ревут…

Гусаков, потряхивая каштановым чубом, усердно точил лезвие сабли, натирал ее диким камнем. Уголки его губ чуть подрагивали, сдерживая хитрую улыбку.

На соседней полянке человек тридцать артиллеристов тянули две толстые веревки. Лейтенант Ромашкин стоял возле полковой пушки и, покачивая поднятой рукой, командовал:

— Раз, два, тяни! Раз, два, еще! Раз, два, сильно!

Канаты натягивались, как струны, и пели. Артиллеристы, напружинившись, оттягивали тело орудия. Шла заправка противооткатных цилиндров веретенным маслом:

— Стой! Так держать? Заливай! Заканчивай! Теперь опускайте, — распоряжался Ромашкин. Потом нагибался к салазкам орудия, проверял острым своим глазом работу артиллеристов.

— Плохо! Слабит компрессия!

— Накат неважный, товарищ капитан, — под большим углом возвышения и противотанковыми стрелять нельзя. Ствол не удержится… Сорвется!

— Ничего! Дальней стрельбы не требуется. Готовьте для работы шрапнелью, а противотанковую попросим у севцев. Они прикроют нас на случай, если покажутся броневики или танкетки, — сказал я артиллеристам, — главное теперь, чтоб шрапнель без отказа действовала. Попробуйте-ка на картечь!

По лесу раскатился гулкий выстрел, покрывший собой хлопок и чавкающий свист шрапнели. Стакан снаряда с воем воткнулся в отдаленную сосну. Отскочивший в заднее положение ствол медленно накатился.

«До красной линии не дошел», — отметил я про себя и сказал артиллеристам:

— Стрелять можно!

Появился встревоженный Анисименко.

— Как же с маскировкой, товарищ капитан? Ведь нас теперь за десять километров слышно!

— Ничего, Иван Евграфович, — пусть думают, что мина подорвалась. А стрелять больше не станем. Зато на душе спокойнее, когда орудие испробовано.

Мы сидим в глухой балке уже третьи сутки. Несколько партизан во главе с Романом Астаховым распространяют по моему заданию слухи о том, что отряд ушел в Брянские леса.

— Все ушли, только больные и раненые в лесу, мы за ними досматриваем, — говорят они жителям окрестных сел и вместе с бабами ругают меня и Анисименко «за трусость»…

Хинель, Хвощевка, Барановка живут в тревоге, ожидая расправы. Каратели обнаглели. Собравшись робко под Глуховом и Севском, они теперь уже стоят в пятнадцати километрах от леса. Сегодня все их силы скопились в Муравейной. По всему видно, что будут ночевать, а наутро выступят на Хинель.

— Вот когда, — вслух мечтаю я с Анисименко, — можно будет расквитаться с ними за все и собрать богатое вооружение…

Нас лихорадило от нетерпения начать поскорее разгром этого многочисленного сброда. Мы думали: «Неужели они уйдут обратно, не останутся вблизи Хинели?..»

Нужно было притупить их бдительность, дать им возможность побывать в партизанских селах — даже в Барановке.

«Пусть бесчинствуют еще сутки, пусть пьянствуют и гуляют, — за все ответят сторицею!» — думали мы, беспокоясь об одном, а именно: останутся ли каратели на ночь в Муравейной? Останутся? В таком случае мы налетим на них всей силой. Кавалеристы зайдут в тыл, сделав обходный маневр на полсотни километров, и к утру остановятся под Фотевижем. Артгруппа займет позиции у барановского ветряка, который значится на карте, и это позволит определить огневую позицию и дистанцию с точностью до пятидесяти метров. С восходом солнца батарея откроет огонь по штабу карателей. Здание шкоды виднеется с ветряка на расстоянии менее трех тысяч метров. Две роты зажмут Муравейную в клещи, третья ударит в лоб, артиллерия накроет сверху. Застигнутый врасплох, лишенный укрепления, противник будет отступать вдоль шляха в сторону Эсмани и Глухова, Но там в засаде кавалеристы.

С нетерпением ждали мы вечерних сообщений о поведении противника. Сидя с комиссаром возле костра, я не знал, чем бы еще заняться: за трое суток все было рассчитано до мелочей. Время приближалось к обеду, оружие приведено в порядок. Патроны и снаряды осмотрены, боевой обоз подготовлен, артиллеристы ушли к своим очагам, Снова в нашем лагере тихо.