Химеры - [2]

С тем и уходила, не забыв хоть часок поговорить с племянником. Как живется ему, о чем думается, как дела в школе… Но он только улыбался застенчиво, отводя взгляд, и отнекивался: мол, все хорошо, в школе отметки приличные — тройки, правда, есть, но мало, а с ребятами… да нет, никаких проблем, но все же он предпочитает книжки читать.

— Прямо пай-мальчик! — качала головой, уходя, тетя Оля. — Все у него шито-крыто! Ох, боюсь я за него! Дождется Лара, ой, дождется… Из таких вот самые отъявленные и вырастают. И куда она глядит с этой своей слепой бабьей любовью… ведь загубит сына, дуреха! Он же к доверию, к открытости не привык, а только все молчком, все в себе держит. И страх у него в глазах… и что мать накажет — конфетку не даст, и что в школе издеваются… знаю я, каковские штучки сейчас проделывают. А главный страх у него — перед жизнью. Ведь она и не таких в бараний рог скручивает, а он… ведь четырнадцать лет, а сущий теленок! И впереди полная неизвестность… Как же помочь-то ему? И ведь эта мокрая курица — сестрица моя — вмешаться не даст. Ладно, поживем — увидим, может, и надумаю что-нибудь…

* * *

С самого раннего детства, как и мать, Александр привык жить в мире своих мечтаний, он был наделен богатым и вольным воображением. Маменькин деспотизм, природная некрасивость, насмешливые косые взгляды взрослых и сверстников сделали свое дело — мальчик замкнулся в себе. Он ни с кем не привык делиться плодами своих фантазий и всегда пускался в свои мысленные странствия в одиночку. Мечтательность сделала его ленивым и вялым. Лежать бы на диванчике и думать, думать… Вот он отчаянный корсар, награбивший груды сокровищ, которые позволяют выполнить любое его желание… Вот он рыцарь, пустившийся на поиски священного Грааля… Что такое Грааль он и сам толком не знал, но понимал, что тому, кто найдет его, весь мир окажет неслыханные почести! Он выдумывал страны и острова, где, конечно, был королем, и все его подданные раболепно служили ему. На островах этих были свои ритуалы, свои религии, и скоро из короля он в мечтах стал верховным жрецом, а потом божеством, вершащим судьбы людей и богов!

Его мама обожала Вертинского, и с раннего детства маленький Саша засыпал под звуки чуть дребезжащего нездешнего голоса, который пел: «В бананово-лимонном Сингапуре, в бури, Когда поет и плачет океан И гонит в ослепительной лазури Птиц дальний караван…» Или ещё другая песенка, которая особенно полюбилась ему: «Принесла случайная молва Милые ненужные слова… Летний сад, Фонтанка и Нева. Вы, слова залетные, куда? Тут шумят чужие города, И чужая плещется вода, И чужая светится звезда.»

Они запали ему в сердце, эти слова — ведь он и сам был чужой. Всем чужой! И даже самому себе… Он не знал себя, не понимал. И не хотел понять. Он хотел себя придумать. И жизнь — придумать. Такую, какой ещё ни у кого не было… Всем назло!

Он мечтал о красоте. О том, чем сам был обделен. Он не знал, что такое красота, только чувствовал, что найдет её. Сердцем ребенка он понимал, что она — не в красивых нарядах, не в великолепном убранстве дворцов, не в роскоши — нет… Вернее, он думал, что, конечно, все это очень красиво, но настоящая красота… она не такая. А вот какая она…

Саша часто твердил про себя последние строчки из танго Вертинского: «В опаловом и лунном Сингапуре, в бури, Запястьями и кольцами звеня, Магнолия тропической лазури, Вы любите меня!» Он знал, что найдет её — свою Магнолию Тропической Лазури, прекрасную как солнце и луна, и она — его избранница поможет ему узнать её — Красоту. Или они найдут её вместе.

Смешно? Пухлый Пончик — и дива из песни, сама воплощенная мечта, которая явится наяву и полюбит его! Да нет, не смешно. Больно это. Потому что человек, живущий несбыточной небывалой мечтой, в конце концов разобьет себе сердце. Если только не найдет настоящую Красоту… Не мишурную, не театральную… иную.

Но не будем, не будем спешить, вернемся-ка лучше в тот вечер, когда тьма упала над городом, а все жители поскорей заспешили домой.

Саша сидел у окна и думал. Вон они, муравьишки-людишки, спешат по своим домишкам. Жалкие какие! Ничего у них нет, кроме вечных забот и простых натруженных мыслей… А у него — есть! У него тайные мысли, чудесные — такие, от которых даже жарко становится… И они сбудутся — его мечты. У него уж точно не будет такой унылой и жалкой жизни, какой живут эти вот… за окном. Так, чего ж он сидит? Надо действовать! Вот бы выкинуть что-нибудь этакое — такое, от чего все эти муравьишки заснуют как угорелые, заверещат, задергаются… И узнают, что он есть на свете. ОН, АЛЕКСАНДР! Нет, конечно, не Македонский, но все-таки… Он ещё станет великим, он им всем покажет! Вот только с чего бы начать? И поразмыслив ещё немного, он решил, что пора потихоньку подпиливать цепь, приковывающую его к мамаше, как Прометея к скале. Надо сбежать из дома. Вот прямо сейчас, в непогоду, в дождь! Пойти гулять!! По улицам!!! Вот уж чего Плюха от него никак не ожидает…

Этот отчаянный поступок, — а для Сани он и вправду был просто отчаянным — ведь мать без разрешения из дому его не выпускала, — назревал в нем давно. Но толчком к нему послужили события прошлой недели. Началось все с родительского собрания. Что ж такого, собрание — дело обычное, каждую четверть бывает… Но тогда он как раз задержался в школе — пришлось помогать «Грифелю» — учителю рисования — делать стенную газету (а надо сказать, Саша рисовал просто классно!) — и выйдя вместе с учителем в коридор, он увидел как родители его одноклассников двигаются по этому самому коридору в их класс.