Химера - [9]

Филипп умеет разговаривать с гвоздями во рту.

«Зала ожиданий» — это пара табуреток у стены грота под развешенными цветными фотографиями, вырезанными из журналов. Тема картинной галереи тут одна — красивые женщины. Круглов садится на табуретку, вытягивает ноги.

— Хорошо у вас, Филипп, — говорит он. — Всегда прохлада.

Филипп вбивает еще несколько гвоздей, а потом высказывается:

— Когда я плавал на пароходе «Колхозник Бурятии», меня невзлюбил Дракон. Он давал мне всегда неприятную работу. Мы вечно красились, и он посылал меня красить дымовую трубу. Я висел там в беседке, в жаре, на тропическом солнце, внутренности у меня горели, как на пожаре, а Дракон кричал снизу: «Хорошо у тебя там, Филиппочек! Ветерок обдувает!»

— Дракон — это боцман?

— Ну а кто ж еще?

— А знаете, Филипп, я тоже был боцманом.

— Да? Интересно. На каком пароходе?

— На торпедном катере. В войну.

Филипп, хмыкнув, высыпает изо рта гвозди на столик, снимает с колодки туфлю, внимательно осматривает ее. Потом, сняв передник, поднимается, кличет Игоря:

— Дитя! Ты почистил рыбу? Тут у меня есть еще, возьми. Нарежь и положи на жаровню. Раздуй угли.

Они втроем сидят вокруг столика, едят жареную рыбу, помидоры и хлеб.

— Если хотите, молодой человек, — говорит Филипп Круглову, — я налью вам вина.

— Спасибо, не откажусь. Сколько вам лет, Филипп?

— С вашего разрешения, шестьдесят два.

— А мне пошел семьдесят первый.

— Семьдесят?.. — Рука Филиппа с бутылкой красного вина застывает в воздухе. — Пардон, я немножко глуховат.

— Вы услышали правильно. Прошу вас не называть меня молодым человеком.

— Договорились, — кивает сапожник и наливает ему в кружку. — Ну, выпьем за ваше здоровье, боцман.

— Спасибо.

— Я сразу понял, что вы особенный человек. А знаете почему?

— Почему?

— Я посмотрел на ваши ботинки. Мне не надо знать анкету, я узнаю человека по обуви.

— Что же вы узнали обо мне?

— Я же сказал ясно, что вы особенный человек. Вы умеете шевелить пальцами ног.

— А что это значит, Филипп?

— Это значит то, что я сказал. Будьте здоровы.

У себя в комнате Круглов, сняв ботинки, тщательно обтирает их от дорожной пыли и ставит на весы.

— Убери, — говорит он Игорю и садится за стол, что-то записывает.

А Игорь отправляет ботинки в картонную коробку.

— Дядя Георгий, — говорит он, вынимая из коробки толстую войлочную прокладку, — войлок, по-моему, сухой.

— Дай-ка сюда. Да, надо немножко подпитать.

Круглов отпирает ключом дверцу шкафа, достает бутылку с наклейкой «Боржоми», но заполненную жидкостью цвета крепкого чая. Несколько капель этой жидкости быстро расплываются по войлоку, и Игорь кладет его обратно в коробку, под ботинки. Бутылку Круглов снова запирает в шкафу.

— Теперь пойди почитай, Игорь. Мне надо поработать.

Вечером сад вкрадчиво шелестит листвой. На освещенной веранде сидит Черемисин, читает газету. Ася накрывает на стол.

— Игорь!

Мальчик выглядывает из комнаты, из которой доносятся выстрелы, крики, взрывы.

— Чего, мам?

— Что ты там смотришь?

— Фильм идет про войну.

— Опять про войну. Никак не успокоятся. А что делает дядя Георгий?

— Работает, наверное.

— Что он без конца пишет, хотела бы я знать? Позови его пить чай.

Круглов выходит из своей комнаты на веранду. Он необычно оживлен.

— Чай — это хорошо, — говорит он, садясь на свое место у стола. — Альтернативный напиток, как сказал бы наш друг Филипп. Что пишут в газете, Михаил?

— Да так, все то же. — Черемисин откладывает газету. — Волнения в Северной Ирландии, в Южной Корее. Международный симпозиум физиологов в Будапеште.

— Симпозиум физиологов? — Круглов разворачивает газету, пробегает сообщение. — Ты прав, все то же. О, клубничное варенье! Спасибо, Ася. Ну, Михаил, как поживают твои старички?

Они не торопясь пьют чай с вареньем, и Черемисин сдержанно отвечает:

— Когда старички выполняют предписания, они поживают довольно прилично.

— Какие предписания ты имеешь в виду?

— У нас в санатории «Долголетие» выработан целый комплекс методик.

— Да, долголетие. От Гиппократа до наших дней люди бьются над этой проблемой. Скажи-ка, племянник, в чем заключается, по-твоему, причина старения?

— Сложный вопрос, дядя Георгий. В общем, я согласен с мнением, что старость — постепенная утрата способности организма к самообновлению. Общее развитие жизни связано с неизбежностью смерти, а ведь что-то должно ее подготовить. — В тоне Черемисина появляется лекторская нотка. — Известно, что интенсивность обмена веществ у девятилетнего ребенка достигает пятидесяти процентов, а у старика в девяносто снижается до тридцати. Изменяется поглощение кислорода, выделение углекислоты, подвижные белки приобретают более устойчивые формы… Ну и так далее. Хочу сказать, что организм в старости приспособляется к возрастным изменениям, и мы, гериатры, считаем главной задачей стабилизировать возможно дольше это приспособление.

— Утрата способности к самообновлению — это верно, Михаил. Но не приходило ли тебе в голову, что мозг… Впрочем, ладно, — обрывает Круглов самого себя. — Все это слишком скучная материя для Аси.

— Да нет, пожалуйста. Я привыкла к таким разговорам. Все хочу вас спросить: вы работаете в Ленинграде?