Херувим четырёхликий - [9]

Почему Александр Владимирович решил объясниться перед Стецким? Не потому, чтобы Фима чего-то не знал. Всё он знал. Сам лет двадцать преподавал в том же университете. Сначала здесь стал профессором, потом постепенно перебрался в Москву. И ещё лет десять, пока не получил полную ставку в столичном университете, приезжал сюда на пару дней читать лекции. Дипломников вёл. И это Фима помог Рылову перейти на преподавательскую работу. Можно сказать, был его учителем. Как не объяснить, раз спрашивает?

Но не о том они говорили. Заботы, неизвестные заботы застилали Фимины глаза. Какие? На больного он не похож. А в душу не залезешь. И не надо. Рылов бы, например, не хотел, чтобы из него тянули жилы, расспрашивая о Машке.

Рылов решил попробовать прогнать Фимину грусть. У Стецкого ведь был законный повод похвалиться сыном. А какой еврей не встрепенётся в таком случае? Даже такой русский еврей, как Фима.

Лёнька Стецкий был Машиным ровесником. Один год они даже ходили в детский садик вместе. И была одна объединяющая ребятишек черта — неспособность к математике. То есть хоть кол им на голове чеши — не хотят соображать и всё тут. Или не могут, чего ни Александр Владимирович, ни Ефим Моисеевич понять не могли по определению, говоря высоким математическим слогом. Рылов махнул на дочь в третьем классе, успев проникнуться мыслью, что невозможно больше так кричать и издеваться над бедным ребёнком. Высшее образование для Маши родители выбирали по приёмным экзаменам — подходило то, где не было математики. Хорошо, что успели проскочить до обязательного ЕГЭ.

А Фима тащил сына на тройках до второго курса института. Только тогда отпустил вожжи. Его можно было понять и как еврея, и как профессора — доктору физико-математических наук позор иметь неуча-сына. Александр Владимирович понимал его искренно. Стецкий это чувствовал и принимал доброе слово. Хотя, положа руку на сердце, не всегда Рылов был честен. Глубоко спрятавшаяся в Рылове гордыня могла вдруг проснуться и исподтишка уколоть: «Не было бы у Машки проблем с точными науками, будь она мне родной». И Александр Владимирович лукаво соглашался, не ставя себе в урок Фимин пример.

Так вот, Лёнька, этот еврейский позор на родительские головы, оказался автором сценария и актёром фильма, о котором говорят и который крутят по всей России. Подумать только. Видно, сыграли гены тёзки-деда. Пожалуй, Лёнька уел всех, включая родителей.

Рылов современное кино не любил, но Лёнькино посмотрел. Хороший фильм. Всем Рыловым понравился. Машка скачала его из Интернета и притащила в родительский дом, устроив семейный просмотр и вереща, когда на экране появлялся друг детства. Они все удивлялись, каким черным, заросшим и носатым стал Лёнька. «Коронным, породистым», — хотел сказать Александр Владимирович, но благоразумно промолчал.

Вопрос о сыне и кино был беспроигрышным. Глазки Фимы умаслились и оживились.

— Саша, ты же играл в хоккей! Скажи, как специалист: саму игру, катание на коньках, броски, энергетику борьбы как они сняли? На приемлемом уровне или примитивно?

— Честно говоря, не думал об этом, — пожал плечами Рылов. — Наверное, всегда какие-то ляпы можно найти. Но мой глаз не цеплялся. И потом, я не очень большой специалист. Один раз, правда, играл против мастеров, но об этом лучше не вспоминать.

— Главное, Фима, фильм не пустышка. Герои с харизмой. Показан их конфликт с системой. С обманом борются. За справедливость. Пара тренеров хорошо это обыгрывает. Один, трудяга и прямой малый, — за честный хоккей, второй, приспособленец, — за целесообразный.

— А Лёнька боялся, что зрители заметят разницу между дублёрами и главным героем. На коньках стоять его, конечно, научили, но играть, сам понимаешь… А в нескольких важных эпизодах без лица никак было не обойтись.

Стецкий налил в бокалы коньяку. Приятели чокнулись. Фима выпил, Рылов деликатно пригубил.

— И всё равно, хорошее дело губят ошибки. Неточности, — облизнувшись, продолжал Стецкий. — Я Лёне говорил, что наше поколение слишком хорошо помнит те игры с канадцами. Мы не против эффектов и приёмчиков, подтягивающих зрелищность до голливудского уровня. Но без обмана. Неправда коробит. Лёня говорит: «Папа, ты не понимаешь современное искусство». А какие родители и когда понимали и отделяли современное искусство от просто искусства? Я понимаю, что Лёня хотел сказать. Сейчас модно фантазировать. Красивая выдумка кажется лучше правды.

Фима допил свой бокал, подливать не стал.

— Помнишь эпизод, когда люди собрались у телевизоров смотреть первую игру в Канаде? Улицы опустели, все окна светятся. Одинокий тренер, которого уволили за непонимание линии партии, бродит по пустой футбольной коробке в тёмном дворе, переживая за ребят. Тишина гробовая. Из окон ни звука. Он понимает, что «горим», проигрываем. Тренерская душа болит. Как помочь команде? И тут он начинает задумчиво махать своей палочкой, как клюшкой. Будто бросает по воротам. Словно подсказывает, что нужно делать. Подсказки неведомыми путями доходят на другой конец Земли, и обиженно молчащие дома, наконец, взрываются радостными криками: «Гол!». Тренер дальше кружит по площадке, снова размахивается и как будто бьёт по шайбе. «Гол!» — новая порция радостных криков.