Хемлок Гроув - [7]

Могла ли девушка стать жертвой молодого, дикого упыря? Возможно. Это не их традиционный стиль, но потомство способно к сильной трансгрессии. Как и старые жены. И, хотя Роман не совсем подходил под этот тип, Питер сам был прямым доказательством, насколько ошибочным может быть первое впечатление.

Подул ветер, неся с собой запах травы, и он поднял руки, позволив ему пройти между пальцев, когда увидел нечто возле деревьев: свечение – нет, двойной блеск: это была пара глаз, мерцающих, как у кошки. Питер поднялся. Появился Роман Годфри. Они стояли на расстоянии, глядя друг на друга. Их одежда шелестела на ветру, а цикады безразлично пели.

– Каково это? – спросил Роман.

– Каково что?

Роман заколебался, сцепленные руки дрожали. Испугался?

– Убить ту девчонку.

Не Ты Один

– Я не убивал ее, – сказал Питер. – Я думал, это ты.

Роман смутился: – Я? Зачем мне это делать?

Питер пожал плечами: – А мне зачем?

– Люди говорят ты оборотень, – ответил Роман.

– Ты веришь всему, что говорят люди?

Роман продолжил: – Тогда, зачем ты сюда вернулся? Это твоя территория или типа того?

Волоски на загривке Питера опустились, определив отсутствие угрозы нападения. Он сел по-индейски. –Территория это так буржуазно, – бросил он небрежно.

Роман внимательно поглядел на него: – Уверен, что это был не ты?

– Мог бы не так открыто выражать разочарование, – сказал Питер.

– Просто спросил, – произнес Роман. Теперь он тоже сел и подобрал ветку, отломившуюся от куста. – Тогда кто это был?

– Медведь, – сказал Питер. – Пума. Оригинальное самоубийство.

Роман сломал ветку ниже середины и зажал половину между пальцев. – Странно, – сказал он. – Я знал ее. То есть не совсем знал. Но видел ее. На вечеринках и прочих тусовках. Ей нравилась моя машина. – Ветка сломалась на четверть. – А теперь она мертва. Как, блядь, такое бывает?

– Ага, машина симпатичная, – сказал Питер.

– И еще я знал твоего дядю, или кем он там был.

– Винса? – спросил Питер.

– Ага. Иногда мы разводили костры, и он появлялся с бутылкой самогона. Мне нравились его истории. Девчонок они пугали до чертиков, но знаешь, это же девчонки.

Питер кивнул, вторжение алкаша, пренебрегающего бритьем с пятнадцати лет, было такой вещью, которая могла поставить девушек с ног на голову.

– Я не особо его знал, – сказал Питер. – Он называл меня Пити, и это мне не очень нравилось. Но он всегда давал мне договорить, когда Линда прерывала меня, и иногда он падал в обморок, все еще сидя за столом с открытыми глазами – это казалось мне каким-то фокусом. – Он поддался воспоминаниям. – Думаю, у него были серьезные проблемы.

Серокрылая моль пролетела рядом, и рука Питера дернулась ее поймать. Умение действовать по ситуации была у Руманчеков в крови, и он был абсолютно уверен, что сможет получить двадцать баксов от этого богатенького паренька, поспорив, что съест ее. Но его руки были не достаточно быстры, и моль упорхнула прочь.

Роман разломил ветку еще наполовину и дал ей упасть на землю.

– Я помню, как приходил сюда с отцом, – сказал он. – У меня осталось мало воспоминаний о нем, но я помню, что еще совсем мальчишкой был здесь, и что-то ужалило меня в ногу, знаешь, типа в перепонку между пальцами на ногах, и помню его лицо. Насколько беспомощным оно казалось. Потому что не мог понять, почему я так сильно плачу. Пока моя нога не опухла настолько, что пальцы начали походить на сосиски.

– Что с ним случилось? – спросил Питер.

Роман сложил руку пистолетом и изобразил, как вышибает собственные мозги.

– Бля-я, – отреагировал Питер.

– Бля-я, – повторил Роман.

– Мама говорит: мой отец мертв или типа того, – сказал Питер. – Не вдается в подробности. Божья коровка.

Роман стряхнул божью коровку со своего лацкана.

– Каково это, – спросил он. – Жить как, ну знаешь. Таким, как вы.

Питера не тревожило, что его называли «такие, как вы» – это почитаемая, фундаментальная граница жизни: имущих и неимущих. Питер не относил себя к беднякам.

– Я думаю, всегда есть что-то за холмом, что я должен увидеть, – сказал он. – Например, что кроется в ботинках твоей сестры?

Лучи от пары фонариков высветили их в темноте, и бесшумно загорелись полицейские мигалки.

– Черт, – сказал Питер.

– Все в порядке, – успокоил его Роман, но Питер уже бежал в сторону линии деревьев. Он остановился в той же тени, из которой появился Роман, который беззаботно глядел на фонари.

– Заблудился, приятель? – спросил самый низкий, без шеи, с обилием жира, как у штангиста.

– Я в порядке, но, спасибо за заботу, офицер, – ответил Роман.

– Это мальчишка Годфри, – произнес другой, высокий и худой, с резко выступающим носом, тянущим к земле, согнутым как лук, готовый выстрелить.

– Ты в курсе, что время не детское, – сказала Шея.

– Я ночная сова, – ответил Роман.

– Тебе нельзя здесь находиться, умник, – вступил Нос. – И мне плевать на твое имя.

– Я кому-то мешаю, офицер? – спросил Роман.

– Кто это был с тобой? – снова Шея. – Не тот ли грязный цыган? Что вы, две инкубационные птички, делали тут такого, что не заслуживает порицания?

– Разговаривали.

– О чем?

– О таинствах смерти, – парировал Роман.

– Ладно, пошли, – сказал Нос.

Роман посмотрел на него: он смотрел в его глаза, и на короткое время его собственные блеснули, как у кошки, что ранее и привлекло внимание Питера к нему, и он произнес, с нажимом, словно учил актера репликам: – Хотя, знаешь, его мамаша будет еще той занозой в заднице.