Хемлок Гроув - [13]

– Слушай, друг, – начал он, – как насчет того, чтобы тихонько отойти в сторону, чтобы нас никто не сбил?

Он проглотил собственную антипатию и предложил мужчине руку. Глаза бродяги встретились с его. Видящий глаз, как окровавленное молоко, блестел на свету фар, а затем с опаской замигал. Роман попытался выдавить нечто вроде улыбки, эти усилия выглядели, будто он пытался поднять несколько тонн камней над головой. Видящий глаз превратился в шип, вонзившийся в Романа, и мужчина поднял свои руки, словно защищаясь, и они трепетали и махали из стороны в сторону, безумные и изнеженные, пока он кричал во все горло.

– Боже! – сказал Роман, отпрянув назад.

Мужчина отчаянно начал ползти к краю дороги

– ТЫ! – кричал он. – ЭТО БЫЛ ТЫ! ЭТО БЫЛ ТЫ! ЭТО БЫЛ ТЫ! ЭТО БЫЛ ТЫ!

Роман спокойно стоял и молчал. Он почувствовал давление на свою руку; Лита тянула его к машине. Его глаза уставились на мужчину, который продолжал двигаться к кювету, а его ноги продолжали беспомощно толкаться об землю, как машинка на пульте управления руках злобного ребенка.

– не хочу видеть, – жалостливо сказал он себе, и повторял эту фразу еще долго после того, как машина исчезла из виду.

Она сидели в машине в гробовом молчании. Как только они пересекли Индейскую реку, Лита взглянула на Романа. Лунный свет на его безразличном лице, скользил как шелк на серости камня. Ее рука нежно легла на его руку и застыла. 

Отпечаток

Позже тем же вечером Роман сидел за столом в темной столовой комнате, потягивал из фляжки и неспешно считал количество кристаллов, из которых состояла люстра – 160, он хорошо это знал, но производное сорока и четырех звучало комфортнее и спокойнее для него – когда эти кристаллы озарились, от слабого света.

– Что ты делаешь? – спросил Роман.

Шелли занимала весь дверной проем. Она была одета в бесформенную ночную рубашку и излучала слабое свечение, ее индивидуальную особенность, когда она переживала волнение или тревогу.

– Пить хочешь? – спросил он, предлагая фляжку.

Она не пошевелилась, и в ее глазах было оправданное опасение, что после привычной тишины дом Годфри разразится взрывом.

– Я в порядке, – неубедительно произнес он. – Я… просто думал.

Ее свечение мягко плескалась в перекрытиях люстры, как свет в крытом бассейне. Он отодвинулся от стола.

– Я уложу тебя, – сказал он.

Они поднялись на чердак, где Шелли спала на груде королевских размеров матрасов, скрепленных вместе лентой, перетянутой крест-накрест. Шелли не очень-то дружила с кроватными каркасами. Стены от пола до потолка были выложены книгами, в одном краю размещался мольберт, а в другом старинная астролябия, составленная из латунных концентрических колец. Потолок был испещрен множеством светящихся в темноте наклеек звезд и луны.

Шелли села на кровать. Роман стоял возле астролябии, расположив пальцы на внешнем кольце, следящим за орбитой. Он рассматривал потемнение пыли на кончике пальца, глубокомысленные завитушки и водовороты, дающие отпечаток, но не подсказку. Снаружи раздался крик совы, и свет Шелли расплылся под ее рубашкой.

Он вытер палец о джинсы, подошел, сел на край кровати, отвернувшись от нее. Она ждала, что он что-то скажет.

Мягко он начал напевать с закрытым ртом. Она широко улыбнулась и присоединилась к нему. Он начал петь текст, а она продолжала держать мелодию.

– Этот маленький мой свет, – пел он.

– Я дам ему светить…

Он повернулся и провел пальцами по щеке Шелли, оставив слабый, светящийся след на пути.

– Давай, – произнес он. – Почистим твои зубы и сменим обувь.

Перипетия

29 октября пополудни Роман удивил Питера, отправив ему на английском записку. Прошел месяц; сегодня ночью была Луна Охотника. Отношения между ними не развивались с их ранней встречи, что, как считал Питер, было к лучшему. Роман был нестабилен, как монета, крутящаяся на столе: чем ближе она была к остановке, тем с большей скоростью одна сторона сменяла другу. Он не был ни орлом, ни решкой. И все потенциальные результаты их продолжающегося союза не казались Питеру исключенными из обширной Иерархии Дерьма Без Которого Он Мог Бы Жить.

Но затем, без предупреждения, хотя и в соответствии с его подвижной натурой, Роман передал Питеру вырванный кусок бумаги с обезоруживающе простым вопросом:

– Можно посмотреть?

– Передаем записки, мистер Годфри? – сказала миссис Писарро.

– И не думал об этом, мадам, – ответил он.

После звонка Питер подошел к Роману. Он спорил сам с собой весь урок и пришел к выводу, что удовлетворить любопытство парня куда разумнее, чем скрывать: отговорки только подольют масла в огонь. Но, по правде, его кровь Руманчеков не позволила ему упустить возможность покрасоваться.

– Приходи к пяти, – сказал он.

– Ебаный страус, этот цыганский задница-пират зовет тебя на свидание? – спросил Дункан Фритц.

– Съешь тампон, неотесанный монголоид, – огрызнулся Роман.

Небо разливалось оттенками красного, когда Роман прибыл к Руманчекам. Питер проводил его в трейлер, полный библейского наследия и удобно расположенного жалкого набора мебели, ладана и лечащих камней, и коллекции Голливудских музыкальных пластинок, и фигурок мастеров времен Ренессанса, и невозвращенных библиотечных книг, и уголка, посвященного индийскому богу Ганеш, светящемуся Рождественскими огнями, как Гваделупская Дева Мэрия. Роман сконфуженно остановился у последней. Он спросил, являются ли они индусами или кем-то подобным.