Хелл - [17]

Так и есть: она бросается на мои отношения с парнями: «Ты вспомни „Красотку“, где Вивиан признается, что ее называют жалкой приманкой…» И вдобавок она приводит в пример себя… И еще говорит мне о моем отце… Я вся сжимаюсь. Нужно закурить, но она своими кроваво-красными ногтями впивается в мою последнюю сигарету, и это переполняет чашу…

— Послушай, Катрин, с тех пор, как ты и тебе подобные прочли Фрейда, вы во всем видите угрозу, все воспринимаете в искаженном свете. Малейший объект, похожий на палку, у вас уже фаллический символ, любая спортивная машина — синоним фаллоса, ведь его хозяин — человеческое отродье, думающее только «об этом». Так считал Фрейд, этот старый извращенец. Вы копаетесь в себе, это, must-have[15], последнее дело, но копаться в других — еще хуже, это самое отвратительное. Хватит провоцировать меня на ответный удар, своим безапелляционным тоном ты договорилась до того, что во мне будто бы сидит какой-то «неуправляемый Эдип», что я его жертва, но, во-первых, я девушка, а не парень, а, во-вторых, если я в чем-то неуправляема, то, скорее, во мне сидит Электра, а не Эдип, так-то, дамы и господа, благовоспитанные последователи психоаналитиков. Ах вот как, значит, я влюблена в своего отца, и если бы он не был моим отцом, с удовольствием занялась бы с ним любовью? Ну что ж, пока ты здесь, посоветуй мне стянуть ключи от его «ягуара», завалить его там и насиловать, пока не разобью его прелести, а потом в результате усилий моих и его фаллоса, пристанищем для которых послужила его большая и очень дорогая машина, получив свою долю спермы, может быть, изнасиловать свою мать, чтобы она зачала эту дуреху Антигону. Отцеубийца, кровосмесительница и лесбиянка, я осуществлю наконец все свои фантазии и к тому же стану счастливой матерью своей маленькой сестры. Вот так!

В эту минуту звонит мой мобильник и спасает меня. Номера на дисплее нет, но я говорю «Алло!», уже зная, кто на другом конце связи.

— Ты где?

— В «Мюрате». С родителями. Заканчиваю обедать.

— Через пять минут я за тобой заеду.

Я беру свои манатки и ухожу не прощаясь.

На улице холодно, я стою лицом к ветру, предоставив ему стегать меня, я счастлива от одной мысли, что жду его. Он останавливается во втором ряду, и я сажусь в машину.

— Ну, чем ты хочешь заняться?

В другое время у меня была бы куча предложений, но сейчас он застает меня врасплох, и мое «что хочешь» звучит жалобно.

— Что я хочу? Все, что я хочу?

— Конечно, нет.

— Так я и думал. Ничего не поделаешь, если не заниматься любовью, займемся тем, чем можно. Жаль, что ты уже пообедала, я умираю с голоду.

— Я ничего не ела.

— Тогда поедем, пообедаем. Где ты хочешь?

— В итальянском…

Он едет в сторону от центра, мы минуем Порт-Майо… Куда он, ведь за Порт-Майо уже ничего нет! Я-то думала, что он повезет меня в «Реле дю Боккадор» или в «Карпаччио дю Рояль Монсо». Одни ворота, другие, третьи… Париж уже кончается. Андреа врубил музыку на полную мощность, невозможно даже сказать слово, на спидометре двести, машины съезжают с левой полосы, словно мы их пугаем, быстрая езда меня баюкает, мне все равно, пусть везет меня куда хочет… Он выезжает на автостраду, что ведет в Ле-Бурже, и тут я догадываюсь…

Мы отправились в Монако на самолете «Фалькон-50». Приземлились в Ницце, где шофер его монакского дяди встретил нас и отвез в «Рамбольди». Мы просидели за столиком четыре часа, мы пили «Амаретто», я не заметила, как прошло время, даже не заметила, что уже наступила ночь, мы были одни на свете, и я была очарована.

Потом мы поехали обратно на шестисотом «мерседесе». Я не захотела поцеловать Андреа, а в довершение всего задремала под его рукой.

В полночь он привез меня домой.

На следующий день мы отправились в Санкт-Мориц кататься на лыжах, а еще на следующий я прождала его звонка весь день. Он не пожелал дать мне свой номер, хотел все держать в своих руках, и я мучилась до десяти часов вечера, когда наконец-то он заехал за мной, чтобы отвезти в Довиль, в казино, где мы с улыбкой продули пятьдесят тысяч, в четверг у нас был шоп-тур в Милан, потом снова Лазурный берег и ужин на яхте его дяди неподалеку от Сен-Тропеза.

Шли дни, и чем дальше, тем лучше мы понимали друг друга, но мое упорство со временем только возрастало, я по-прежнему запрещала себе уступить… Это отнюдь не выводило из себя Андреа, он оставался невозмутимым, уверенным в себе, всегда у него находились какие-нибудь веселые истории, невероятные идеи. Мои отказы забавляли его, и это меня даже сердило.

Целую неделю мы пиратствовали во всех городах Европы, позабыв о городе самом прекрасном. В субботу вечером — передышка: ни самолета, ни какого-нибудь удивительного открытия. Мы пообедали в городке Мезон-Бланш — тюрбо и слишком много шабли, а потом несколько часов ехали в Париж, а там — от Восьмого округа к Пантеону, от кладбища Пер-Лашез к Монмартру. Около Сакре-Кёр мы вышли из машины, чтобы полюбоваться видом города.

На пути к дому, когда мы проезжали через Квадратный двор Лувра, я почувствовала, что в машине мне не хватает воздуха. Мне вдруг захотелось прогуляться по площади Карусель. Как раз в это время мы говорили о том, что ведем жизнь пресыщенных детей, слишком много выпитого шабли ударило мне в голову, я в том состоянии, когда мысли путаются и ты все на свете ненавидишь. Я иду, меня познабливает, взгляд блуждает по мостовой, и я вслух рассуждаю: