Хелена Рубинштейн. Императрица Красоты - [73]

Листая блокнот, Патрик по сути заглядывал в частную жизнь своей патронессы. Чтобы выполнить ее требование, он начал с Эдмонды Шарль-Ру, директрисы Vogue, с которой уже был знаком, и Элен Гордон-Лазарефф, директрисы Elle. Завершил он раздел «Француженки» графиней Ля Туш, директрисой Votre Beaute. Противовесом этой французской команде стали три иностранных журналиста. Его задача облегчалась тем, что Мадам помечала звездочками, от одной до четырех, тех журналистов, которые были ей интересны. Против каждого из выбранных Патриком имен стояло «четыре звезды», и это были Евгения Шеппард из New York Herald Tribune, Эрнестина Картер из лондонского Sunday Times и Ирен Брин, которую он тоже знал, потому что она была представителем Harper’s Bazaar в Риме, а с этим журналом он когда-то работал.

Закончив составление списка, Патрик спросил у Мадам, где нужно заказать столик, чтобы пригласить этих дам на обед. Все они были очень важными персонами, и для каждой нужно было выбрать отдельное место.

– Шарль-Ру не очень заботит место, где поесть. Она интеллектуалка. Хорошее бистро будет решением проблемы. Шеппард нужно пригласить в Maxim’s. Американцы это место любят. А вот Брин – это вопрос. Итальянки любят шумные места, но я слышала, что они едят исключительно салаты.

Наконец, для синьоры Брин Мадам выбрала ресторан Le Castiglione, в маленьком старом особняке в предместье Сент-Оноре, который там находился в неизменном виде с тридцатых годов. Этот обед запомнился всем. Для начала синьора приехала с опозданием на полчаса, а этого Хелена терпеть не могла. Наконец, она появилась в узком белом платье, которое подчеркивало ее худобу. Накладные ресницы были необыкновенно длинны.

– Вы голодны? – спросила ее Мадам.

– Я никогда не чувствую голода, – твердо ответила синьора Брин. – Поэтому я питаюсь только кожурой.

– Кожурой? Это отчего же?

– Потому что, дорогая Мадам, благодаря такому режиму питания я стройна как тростинка. – Сказав это, она сделала невероятный заказ: кожуру вареного картофеля, корочки камамбера и очистки яблока.

– А это очень экономично, – пробормотала мадам Рубинштейн, которая все время пробовала новые диеты, довольно быстро бросая каждую. «Потому что, – говорила она, смакуя кусок огромного стейка с перцем, – мне нужны силы!»

Каждая из выбранных журналисток была приглашена в отдельный ресторан. Секретарь Хелены не уточняет, дарила ли она «четырехзвездочным» журналисткам украшения, как всегда делала на публичных встречах.

В конторе все считали Патрика О’Хиггинса только лишь личным секретарем мадам Рубинштейн. Но в светских кругах, в мире моды и прессы все было по-другому. Хотя разница в возрасте никого особенно не занимала и не шокировала, это был замечательный повод для сплетен. «Острая на язык Мари-Луиза Буске развлекалась тем, что называла меня официальным “лавэром” (любовником). Некоторые верили ей, вспоминая историю одной актрисы “Комеди Франсез”, которой было уже за восемьдесят, когда она, в традициях стареющих див у Колетт, стала жить с молодым человеком двадцати лет. И говорили, что эта счастливая пара обрела абсолютную сексуальную гармонию. Когда слухи достигли ушей Мадам, она сначала смеялась, а потом обеспокоилась:

– Князь ужасно ревнив. Это очень разозлит его.

Потом она нервно хихикнула, почти кокетничая:

– Я-то смеюсь над этим, и до такой степени, что вам не стоит беспокоиться!»

Но молодой человек беспокоился еще меньше, тем более что женщины его вообще не интересовали, ни молодые, ни в возрасте. Слухи постепенно сошли на нет.

Однажды Мадам была приглашена на обед в новую квартиру Кристиана Диора, и он познакомил ее с Ван Донгеном, который хотел продать одну из своих первых картин. Хелена, всегда падкая на выгодные цены, тут же навела справки у маклера.

В такси, по дороге к Ван Донгену, Хелена объяснила Патрику, что художник, которому было уже около восьмидесяти лет, живет с молодой женщиной, которой отдал одну из картин с разрешением продать ее в случае необходимости. Теперь она, решив, что пришло время обеспечить свое будущее и желая поселиться на Юге, ищет покупателя. Мадам везла с собой десять миллионов франков наличными, часть из них – в сумочке, а часть – просто в карманах.

«В большой сумрачной студии нас встретил важный и любезный пожилой господин с бородой. Полноватая блондинка держалась немного в стороне. Мадам, которая знала, что договариваться о цене нужно именно с этой дамой, делала вид, что не замечает ее. (…) Нас подвели к маленькой нише, где на мольберте стояло монументальное полотно – портрет дамы в соломенной шляпе, в красных тонах»[111].

После того как Хелена спросила о цене, Ван Донген и Патрик вернулись в комнату, оставив женщин разбираться. «Это женская работа», – сказал художник молодому человеку, который согласно кивнул. Четверть часа спустя появилась сияющая Хелена. Она купила картину, оцененную в десять миллионов, за восемь[112]. Когда они вышли на улицу, она сказала: «У нее сухая кожа, напомните мне отправить ей посылочку».

Заключив хорошую сделку, Мадам захотела «немного отдохнуть». Это означало как то, что она довольна, так и то, что кошелек немного потеряет в весе. Словечко «отдохнуть» она использовала в Париже, Риме, Лондоне или Детройте после того, как часами бродила по бутикам, большим магазинам, антикварным лавкам и даже аптекам, которые обожала. Часто «отдых» наступал тогда, когда она выходила из бутиков