Хазарский словарь (мужская версия) - [90]

— Откуда? — спросил тут Никон, как будто слыша мои мысли, но я промолчал. Я промолчал потому, что знал — откуда. Время надвигается не с земли, оно надвигается из-под земли. Время принадлежит Сатане; его, как клубок, нечестивый носит в своем кармане, разматывая соответственно своему пониманию экономии, неуловимому для нас, и его приходится себе отвоевывать. Потому что если от Бога можно потребовать и даже получить вечность, то противоположное вечности — время — мы можем взять только у Сатаны…

В день святого апостола Иуды, брата Господня, кир Аврам собрал нас и сообщил, что мы покидаем Царьград. Все было уже сказано, были отданы все распоряжения о приготовлениях к дороге, как вдруг между Никоном и анатолийцем Масуди произошла короткая, но бурная ссора, так что Никон, как птица, стал моргать нижними веками наверх. Разъяренный, он схватил мешок, уже приготовленный Масуди в дорогу (тот самый, с арабским глоссарием, который я уже знал на память), и бросил его в огонь. Масуди и глазом не моргнул, он только повернулся к киру Авраму и сказал ему:

— Посмотри, мой господин, он мочится хвостом и в носу у него нет перегородки!

Тут же все взгляды обратились к Никону, кир Аврам взял со стены зеркало и сунул его Никону под нос, как мертвому. Мы сдвинули головы, и действительно, зеркало показало, что у него в носу не было перегородки между ноздрями. Так и остальным стало известно то, что я знал уже давно, — мой коллега по ремеслу и прото-каллиграф Никон Севаст был не кем другим, как Сатаной. Впрочем, и он сам этого не отрицал. Но я, в отличие от всех, смотрел не на его нос. Глядя в зеркало, я обнаружил то, что всем окружающим должно было быть давно известно. Лицо Никона Севаста, которое так сильно напоминало мне чье-то другое, уже виденное раньше, было почти неотличимо от моего лица. Мы шли с ним по свету, как близнецы, замешивая Божий хлеб на слезах дьявола.

Той ночью я подумал: час пробил! Когда человек проводит всю жизнь в дремоте, никто вокруг не ожидает, что как-то раз он встрепенется. Так было и с Никоном. Я не отношусь к числу тех, кто просыпается от страха, когда их рука во сне, свесившись с кровати, случайно коснется пола, но Севаста я боялся. Его зубы имели совершенно точное представление о моих костях. И тем не менее я решился. Я знал, что дьявол всегда на шаг отстает от человека. Поэтому я шел за ним след в след, и он меня не заметил. Я давно знал, что среди книг и бумаг огромной библиотеки кира Аврама Бранковича особое внимание Никона привлекает хазарский глоссарий (это было что-то вроде словаря), и нам, писарям, было поручено приводить в порядок содержавшиеся в нем материалы о происхождении и гибели, обычаях и войнах одного исчезнувшего народа. К этому народу у Аврама Бранковича был особый интерес; не жалея денег, он скупал их старые документы и платил людям, которые приводили к нему «языков» — тех, кто что-нибудь знал о хазарах u; или же посылал своих слуг охотиться на ловцов снов, искусство которых восходит к древним хазарским колдунам. Я обратил внимание на эти материалы из-за того, что среди тысяч свитков и рукописей библиотеки Бранковича именно они больше всего интересовали Никона, я даже выучил наизусть весь «Хазарский словарь» и стал следить за тем, что делает с ним Севаст. Правда, до этого вечера Никон не сделал ничего необычного. Сейчас же, после описанного случая с зеркалом, он в одиночестве поднялся на верхний этаж, взял попугая, посадил его на светильник и сел рядом, приготовившись слушать. Дело в том, что попугай кира Аврама часто рассказывал стихотворения, которые, как считал наш хозяин, написала хазарская принцесса Атех @, а нам, писарям, полагалось записывать в хазарский глоссарий кира Аврама каждый звук, вылетевший из клюва птицы. Однако в тот вечер Севаст ничего не писал. Он просто слушал, а птица говорила вот что:

«Иногда давние весны, полные тепла и запахов, снова расцветают в нас. И мы проносим их сквозь зиму, согревая у себя на груди. А потом приходит день, и они спасают нас от холода, когда мы оказываемся по ту сторону окна, где мороз — это не только узор на стекле. Одной такой весне, которую я ношу на груди уже лошел девятый год, а она все еще меня греет. Представь теперь, среди этой зимы, две весны, которые, как два луга, соприкасаются ароматами. Вот, что нам нужно вместо теплого плаща…»

Когда птица закончила свой рассказ, я, вынужденный прятаться, без весны в душе, почувствовал страшное одиночество, и единственное, что проливало какой-то свет на мои воспоминания, была наша общая с Никоном Севастом молодость. Чудесный свет, подумал я, и в этот момент Никон взял птицу и ножом отсек ей язык. Потом подошел к «Хазарскому словарю» Аврама Бранковича и стал бросать в огонь страницу за страницей. Все до одной, включая последнюю, на которой рукой кира Аврама было написано «Сказание об Адаме, брате Христа»:

«Хазары верили, что первый и последний человек, Адам, старший брат Христа и младший брат Сатаны, был сотворен из семи частей. Сотворил его Сатана: мясо из глины, кости из камня, глаза, скорые на зло, из воды, кровь из росы, дыхание из ветра, мысли из облаков, а ум из быстроты ангелов. Но создание это не могло сделать ни одного движения, пока в него не вдохнул душу его настоящий и второй отец, Бог. Когда душа вошла в него, Адам прикоснулся своим правым большим пальцем к левому, мужским к женскому, и ожил. В двух мирах — невидимом, духовном, созданном Богом, и видимом, материальном, сотворенном неправедным экономом дьяволом, — лишь один Адам являет собой чадо обоих творцов и часть обоих миров. Позже Сатана заточил в его тело двух падших ангелов, и в них явилась такая похоть, что они до скончания веков не смогут ее насытить и усмирить. Первого ангела звали Адам, а второго Ева. У Евы вместо взгляда были сети, а вместо языка — веревка. Выглядела она как большая застежка или как путы… Адам сразу начал стареть, потому что его душа была перелет ной птицей, она разделялась и переселялась в другие времена. Вначале Адам был создан только из двух времен — мужского и женского, в себе самом. Потом — из четырех (они принадлежали Еве и ее сыновьям — Каину, Авелю и Сифу). Но потом число частиц времени, заключенных в человеческий облик, постоянно множилось, и тело Адама росло, пока не превратилось в огромную державу, похожую на державу природы, правда другого состава. Последний из смертных всю жизнь обречен блуждать внутри головы Адама в поисках выхода, но он его не найдет, потому что вход в тело Адама и выход из него нашел один только Христос. Огромное тело Адама лежит не в пространстве, а во времени, но нелегко обуться в чудо и из слов смастерить лопату. Поэтому не только душа Адама переселяется во все последующие поколения (и переселение душ — это всегда лишь переселение од-ной-единственной души — души Адама), но и все смерти потомков Адама переселяются и возвращаются в его смерть, созидая таким образом из отдельных частиц одну, огромную смерть, соразмерную его телу и его жизни. Это выглядит так же, как если бы перелетные птицы улетали на юг белыми, а возвращались черными. Со смертью своего последнего потомка умрет и сам Адам, потому что в нем повторяются смерти всех его детей. И тогда, как в басне о вороне и чужих перьях, соберутся Глина, Камень, Вода, Роса, Ветер, Облако и Ангел и каждый заберет назад свою часть Адама. Так они разъединят его, и он исчезнет. Плохо тогда придется тем, кто отпал от тела Адама, от тела праотца человека, потому что они не смогут умереть вместе с ним и как он. Они станут чем-то другим, но не людьми.