Хазарский пленник - [34]

— До чего же ты ловок, князюшка! — выговаривала ему в бок, прильнув крепенькими грудками, Софья. — Так пронял меня, сил нет подняться. А что далее будет? Пожалей, не терзай бедную.

Глеб не сразу понял, о чём она. Но когда рука ловкой девицы оплела его опавший орган, и тот, откликаясь на крепкую ласку, вновь знатно приподнялся, князь довольно хмыкнул.

Теперь уж она не сдерживала князя, маленькие пятки приникли к спине и, в такт сладкому безумию, ударяли сзади, добавляя слабые шлепки к скомканным вскрикам позабывшей стыд девицы и его довольному урчанию.

Глава девятая СКРЫТОЕ

Прошлое многим кажется мёртвым, как сухие листья под ногами, но Киму куда проще дотянуться до прошлого, чем заглянуть в нерождённое.

Погрузившись в тишину, отрешившись от суеты, он принимал голоса и созерцал картины, связанные с его судьбой, с жизнью. И многое в дне нынешнем становилось понятным, как и неизбежность грядущих развязок, ибо всё зависит от прошлого, всё уходит корнями в старину.

В Итиле шептался наёмник с сухоньким седобородым старцем, и власть старца, легкотелого, с блёклыми глазами, подавляла волю отщепенца. Ким не знал, как они связаны, в чём вина наёмника, но видел: приказ старика — основа интриги. Он, сухощавый сановник, послал наёмника перехватить караван с невестой. И суть не в дарах согдийцев, не в золоте, старику важней не добыча, а вражда. Расстроенный союз — вот цель нападения.

Виделось и место побоища. Караван охраняли крепкие воины, но где не хватает силы, торжествует коварство. Ночью налетели грабители, ночью. В краткое время перед рассветом, когда голова клонится на грудь, а глаза смотрят в пустоту и не видят. Можно сколько угодно наказывать воина, он честно караулит и не смыкает век, но у самого преданного служаки случаются мгновения слепоты. Сон с открытыми глазами, отупение и провал в беспамятство — причина многих бед.

Налетали наёмники, резали стражу, били стрелами проснувшихся, торопились устранить охрану. Не всё удалось, схватка с согдийцами затянулась, и последнего воина добивали уже на рассвете, догнав пешего на лошадях отдохнувшего каравана.

Ким видел ясно подранка с изогнутой саблей и преследователей, троих конных.

Беглец остановился и ждал смерти с равнодушием обессиленного вояки, коему невозможно победить, но стыдно просить пощады. Руки уже утратили подвижность, и поднять оружие было так же тяжело, как бежать по пескам, разрывая грудь хриплым дыханием. Ноги одеревенели. Глаза слезились. Лишь в зрачках осталась ненависть и надежда на скорую кончину. Нет, он не пел и не молился — стоял, собирая силы, и ждал.

Преследователи спешились и надвигались молча, и так же молча били врага, норовя завершить долгую ночь. Один из троих — наёмник, преданный старику сановнику, знал: свидетели смертельно опасны. Он и вонзил клинок чуть выше кожаного панциря, сверху вниз, и докалывал, дожимал, наваливаясь на рукоять всем телом. Так забойщик колет скотину, на ощупь находя сердце, проворачивая сталь, чтобы завершить грязный труд и освободиться, отпрянуть от окровавленного тела.

Оно осталось на сухом щебне близ скалы, а за ней лежали холмы, тропа вилась по склону, и солнце слепило победителей, поднимаясь в стороне Согдии.

Видел Ким и возки, спрятанные в песках под холмами, — это проще, чем рыть яму в твёрдой растрескавшейся земле. Наёмники прижали добычу к стене, столкнули с откоса оползень, потом сдвинули верхний слой выгоревшего грунта, на котором не осталось живой травы, прикрыли самое ценное, и вскоре ветер присыпал щели, занёс песком следы.

Но в разбое важно умение уйти, запутать преследователей. Ночная схватка истощила силы отряда, потому встреча с хазарами, высланными навстречу принцессе, завершилась разгромом.

Конвой не удержался от мести. Каждый понимал, что именно из-за грабителей его могут казнить, ведь смерть принцессы и слуг — весьма серьёзный повод для вражды, а отвечать за трагедию должны они, конвоиры.

Как ни подталкивал Ким воображение, как ни ускорял течение времени в ленте событий, будущее оставалось тёмным. Мелькали обрывки, разрозненные, непонятные, появляясь сами по себе, и он не мог уловить, что происходит раньше, что позже, где ему суждено жить, с кем враждовать.

Видел Владимира в споре с мудрыми наставниками Итиля: говорилось о вере, иудейской религии, имя Яхве произносилось как величайшее заклинание.

Видел Макара, ползущего по снегу с разбитой головой, — а куда, зачем, не понимал.

Видел и спутников — Крутобора и князя, в чужом шатре, в юрте у огня, замёрзших и бессильных, только не знал, пленниками они стали или приняты как гости.

Он видел многое, но слишком бегло, и не мог отличить самое важное. Так частенько бывало в прорицаниях: известно многое, но всё, что касается собственной жизни, — тайна. Лишь край завесы приподнят. Лишь спутников можно разглядеть в днях новых годов. Смерть Макара уже не в первый раз открывалась ему, но говорить об этом Ким не хотел. А о ближнем, о том, что будет вскоре, открылось слишком мало. Он всё ещё сидел, сомкнув пятки, колени вразлёт, и медленно присматривался к искрам будущего, залетевшим в видения. Вот! Одежда Владимира в юрте почти та же, что и сейчас. Вот! Значит, они уцелеют!