Хазарат - [19]

Тросами выволокли наверх, двумя экипажами взялись за починку.

— Выше надо брать! — посоветовал Сомов Милосердову. — Еще выше!

— Нет, — твердо возразил Милосердов, командир другой БМП. — Опрокинется.

— Не опрокинется! — горячился Сомов. — Выше надо!

— Опрокинется.

— Давай, Милосердов, — решил Жувакин. — Попробуй.

Милосердов упрямо сжал и без того тонкие свои губы.

Секунда тянулась так долго, что Жувакин, глядя в лицо Милосердова, принявшее очень сухое и враждебное выражение, успел отдать новый приказ. Этот приказ был совершенно не нужен, потому что мгновенно превращал Милосердова во врага. И был необходим, потому что сам Милосердов не имел куражу поехать первым, чтобы показать дорогу.

— Стоп! Тогда высаживай свой экипаж. Пусть Сомов едет! Сможешь?

— А то! — ответил Сомов, просияв. — Глазков, давай сюда!

Побледнев, но не уступив, Милосердов стоял рядом, и Жувакин слышал, как он скрипит зубами, переживая за свою машину.

Машина забралась выше, на самую крутизну, сползла боком на полметра по осыпи, запнулась о скальник, медленно опрокинулась и с гулким грохотом пошла крутиться, а после трех переворотов страшно грянулась боком между валунами реки.

К счастью, никто всерьез не пострадал. Пока суетились вокруг, Милосердов молчал, только глаза его, обращенные на выбравшегося из машины Сомова, источали яд и ненависть.

— Взорвать надо этот выступ к бениной маме! — расстроенно сказал Сомов, потирая ушибленную голову. Он аккуратно, как обходят полное углей кострище, обогнул Милосердова и встал с другой стороны от Жувакина. — И на той стороне взорвать! Иначе не проберемся.

Когда танки начали стрелять из пушек по скалам и долину Шафдары затянуло пылью и дымом, Граммаков обеспокоенно поинтересовался, что за война у них там началась.

— Пробиваемся, товарищ комбат, — сухо доложил Жувакин. — Дорогу строим.

В казеннике орудия лежал совершенно исправный, неоднократно проверенный и готовый к использованию снаряд. Несколько дней назад его, в числе многих других, доставили в батальон с полкового склада, а до того привезли с завода на склад округа.

Снаряд представлял собой сложное инженерное сооружение, создание которого было невозможно без привлечения множества сведений и практик из самых разных отраслей человеческой деятельности. Если говорить общо, по главным ветвям естествознания, достаточно упомянуть математику, физику и химию. Если же попытаться проследить все этапы появления на свет какой-нибудь из его составляющих — например, гильзы, метательного заряда или стальной рубашки, — то уже на начальном отрезке этого пути, когда речь шла о поиске и добыче руды, придется вспомнить петрографию, литологию, седиментологию, фациальный анализ, грави- и электрометрию, каротаж и многие иные области геологического и геофизического знания. При этом каждая из бессчетно всплывающих дисциплин и методик потянет за собой, в свою очередь, неохватный шлейф специализированных подразделений, подчас довольно неожиданных.

Науки развивались и совершенствовались на протяжении нескольких столетий, поэтому совокупная история создания снаряда охватывала эпохи, страны и континенты, обитатели которых — ученые, изобретатели, инженеры, мастера и простые рабочие — тем или иным способом вложили толику своего труда в этот безбрежный океан разнообразной деятельности.

Кроме того, чтобы все эти люди могли спокойно заниматься своим делом, кому-то приходилось готовить для них еду, шить одежду, строить дома, изготавливать мебель, посуду, ткани и лекарства, врачевать, учить их детей и удовлетворять иные довольно многочисленные потребности.

В конечном счете почти все человечество так или иначе участвовало в создании снаряда: миллионы и миллионы людей — кто увлеченно, кто из-под палки, кто между делом, а кто, напротив, вынужденный ради него отказывать себе в самом насущном — веками тратили время и силы, чтобы он, такой намасленный и складный, в конце концов плотно лег в ложе казенника.

Последним представителем человечества, причастным к его жизни, оказался наводчик-оператор Мурашко.

Инстинктивно зажмурившись, Мурашко нажал кнопку. Пороховой заряд сделал свое дело и яростно вытолкнул метательную часть. Она шумно проехалась по стволу, неуклонно набирая горизонтальную скорость. Ударно рявкнув, вырвалась на волю, с опасным шуршанием пронеслась несколько сот метров — и грянулась в склон горы между двумя кустами барбариса, глубоко внедрившись при этом в щебенистую осыпь.

Взрыватель исправно сработал, начинка взорвалась.

Взрыв далеко разметал камни и осколки собственного вместилища, а также уничтожил кусты и несколько насекомых. Самым крупным из них оказался большой буро-зеленый богомол — он сидел на ветке, до последнего мгновения стараясь выглядеть безобидным существом, а на самом деле выжидая подходящий момент, чтобы совершить свое собственное убийство.

На этом жизнь снаряда кончилась.

Только облако поднятой им пыли, мало-помалу сносимое к западу, долго еще висело в воздухе.

НЕ К ДОБРУ

Алымов по-стариковски поджал губы.

— Я же говорю: не к добру Каргалец пальнул.

Каргалец действительно пальнул: вечером во время сборов. Отстегнул, болван, магазин, а затвор не передернул. Патрон остался в стволе, вот и грохнул. Никто не пострадал: пуля прошила тент и ушла за Шафдару. Но переполох случился. Брячихин сгоряча отстранил его от операции, но Каргалец вымолил прощение. И когда стал громогласно этому прощению радоваться, Алымов, позевывавший на раскладушке с автоматом между колен, вздохнул и сонно произнес: «Эх, Каргалец! Детство у тебя в жопе играет. Сидел бы тут спокойно, картошку чистил… нет — выпросил приключений на собственную задницу».