Хасидские рассказы - [151]
Опять новая картина.
Светлеет песчаная степь. Только темные тени падают на песок, и, извиваясь, сплетаются в странные, уродливые образы.
Синее звездное небо. Высоко в воздухе, между небом и землей, дрожат и пляшут миллиарды тонких белоснежных лепестков.
Остановилась красавица и глядит на небо. В руках у нее тысячи крошечных знамен.
— Что там наверху, между небом и землей? — спрашиваю я.
— Души, — отвечает она
— Почему же они не летят в небо?
— Господь послал их на землю.
— Почему они не слетают вниз?
— Не хотят они вниз. Их пугают тени, которые извиваются по песку и поджидают их…
— Для чего?
— Чтобы слиться с ними.
Душа — чистый небесный луч, и только из слияния его с такой тенью рождается человек.
— И они не сойдут на землю?
— Они должны сойти!
Луч непреклонной воли сверкнул в ее глазах.
При последних словах она бросает вверх один из флагов… Он летит все выше… Вот одна душа подхватила его и стрелой падает с ним на землю… Она бросает еще флаг, еще один, и каждый подхватывается порхающей душой. И чем больше флагов летит вверх, тем больше душ слетает на землю.
И вслед за каждой душой, слетающей с флагом, спускаются еще десятки и сотни маленьких душ…
И каждую спустившуюся душу втягивает в себя одна из теней.
И все меньше лепестков на небе, все меньше теней на земле… Души с флагами и души, витающие вокруг них, поглощаются тенями земли и отдельными группами разлетаются во все стороны.
Она же стоит с пустыми руками под ясным звездным небом, посреди желтой песчаной степи.
Тонкая усмешка появляется на ее устах, разливается по лицу. В глазах зажигается злоба.
— Кто ты? — спрашиваю я в страхе.
— Я — жизнь!
— Что ты тут делаешь?
— Я веду свою обычную шутовскую игру, — резко отвечает она и исчезает в пространстве.
С высоты слышится ее голос:
— Увидимся вечером — на свалке!.. До свидания!
………………………………………………
Деревья
И пышные, счастливые деревья склоняются друг к дружке. Переплетаются их ветви, обнимаются листья, целуются цветы. По стволам поднимаются соки до самой вершины жизни и любви, которая объединяет их в эти минуты.
Счастливые деревья! Счастливая любовь! Синее небо — их венчальный балдахин, крылатые певчие убаюкивают их своими сладкими трелями. Им снится вечное счастье, и они забываются в объятьях друг у друга.
Повеяло холодом… Спадают цветы, и голые ветви испуганно прижимаются друг к дружке… Ветер становится все резче и холоднее, птицы с печальным приветом улетают…
Без тепла и света они не могут петь и жить. Остаются только больные и ждут, пока не засыплет их снегом…
Небо покрывается серыми тучами. Начинают спадать и листья. Голые опечаленные ветви просыпаются от сладких грез, исчезают очаровательные сны… Листья съеживаются, становятся все короче и короче…
Выпадает первый холодный снег. Деревья отодвинулись одно от другого… Они уже забыли друг о друге… Вот стоят они чужие, холодные и сердито переглядываются. А внизу ведется беспощадная война между корнями из-за капли соков. Наступит ли снова лето’?
— Я не доживу до него, — стонет в снегу в предсмертной агонии забытая ласточка,
— Кра-кра-кра! — радостно каркает черная воровка-ворона. — Никогда уже не будет лета, — и спускается хищная на скованную морозом землю…
— Фюи! Конец лету! — свистит холодный ветер!..
Любовь
Тихая голубка тихо жила в тихой голубятне.
Богобоязненная, тихая голубка… Мило щебетала она молитву по утрам:
«Что папа велит, что мама велит, и что все добрые, богобоязненные люди…»
И молитву на сон грядущий по вечерам: «Возьми, Боже милый, мою нежную душу к Себе до утра…
Приюти ее на ночь под крылом Твоей милости, верни мне ее к утру с добрым ангелом, и я скажу папе „доброго утра!“ и маме поцелую руку…»
Молния ударила в тихое сердце голубки, и оно воспламенилось…
И страстное желание загорелось в тихой голубке.
По голубому воздушному морю пусть на мощных крыльях орел приплывет — она встретит его с радостью!
Своими орлиными когтями пусть растерзает он молодое сердце ее, орлиным клювом пусть высосет ее горячую молодую кровь — пусть утолит свою жажду.
А то, что останется, пусть бросит, куда пожелает…
Отец спрашивает озабоченно:
— Что ты, дочь моя, так бледна?
С беспокойством заглядывает он глубоко в глаза мои:
— Что горят они так дико?
Мать пристает ко мне:
— Дочь моя, ты ночью плакала во сне? Мокра была к утру подушка твоя — какие видела ты сны?
А из дому выбегу, — меня подруги встречают, окружают, прыгают вокруг меня, пробуравливают своими взглядами:
— Что случилось с тобой, Гомеле? Почему так жжет твое дыхание?
Легче скрыть запах духов, чем расцветшее сердце в груди.
Если когда-нибудь у меня будет кроткая, милая дочка, как у моей мамы, единственная, я буду сажать ее иногда к себе на колени и, тихо гладя ее золотые локоны и глубоко заглядывая в ее голубые глаза, буду нашептывать ей добрые слова, сердечные назидательные речи:
