Харизма - [32]

  На солнце было тепло, но в тени прохлада кусала за нос. Этим утром как никогда ощущалось приближение холодов. Скоро ноябрь, станет холодно, сыро, пройдут косые дожди, желто-оранжевые кучи опавших листьев будут гореть, рисуя в небе замысловатые узоры из дыма. Вначале осень дарит вам иллюзию, будто тепло никогда не уйдет, а потом однажды вы просыпаетесь, подходите к окну, а за окном безжизненный серый пейзаж. Осень в Зеро именно такая - переменчивая сука.

  Крапивский помахал мне. Захлопнув дверцу авто, я подняла руку в приветствии.

  - Надеюсь, не придется звонить спасателям. Мы с ними как старая сварливая пара - все не можем поделить пульт от телевизора. - Николай Гумилев щелкнул зажигалкой и поджег сигарету. У него была одна из этих пантовых массивных зажигалок, которые стоят чертову прорву бабок. На зажигалке выгравированы его инициалы. Он говорит, что это подарок. Я не спорю - подарок себе самому.

  Я пожала плечами:

  - Некого спасать.

  Главное достижение жизни Николая Гумилева в том, что он - теска известного русского поэта. В остальном он - ослиная задница на тарелке, обильно политая соусом из сквернословия. Мой ровесник, может на год-два старше. Он носит часы на правой руке, длина его стрижки - три миллиметра, кофе пьет без кофеина, предпочитает свитера с v-образным вырезом и разговаривает с сигаретой в уголке рта.

  - Опять Харизма Реньи принесла дурные вести, - сигарета в уголке рта кивнула вместе с Гумилевым. - Это что, кроссовки? Сняли с ребенка? Право, Харизма, в них вы выглядите на неполные четырнадцать.

  Я посмотрела на ярко-голубые 'Той Вотч': двадцать шесть минут девятого.

  - Мне надо быть на работе к девяти, - я поправила 'авиаторы' на переносице. Половину моего лица закрывал козырек кепки. Возможно, кепка и дрянная, зато любые ссадины и синяки исчезают как по мановению волшебной палочки.

  Гумилев захлопнул дверцу старенького 'Пежо' и, приставив ко лбу ладонь козырьком, посмотрел в сторону Речного порта.

  В кустах возле касс чирикали воробьи: купи билет на катер, купи прогулку по реке, вокруг Острова, на шлюз, и подними пассажирам настроение, разукрасив часть кормы и реку полупереваренным завтраком. Факт: меня страшно укачивает на воде.

  В Порту сидели парочки, пришедшие погреться на солнышке, полюбоваться рекой и противоположным берегом - Островом. Желтеющей листвой шуршали столетние дубы. Громадное колесо обозрения, больше старого в полтора раза, угрожающе возвышалось над верхушками дубов. Колесо медленно вращалось, словно огромная шестеренка в невидимом механизме. В парке гремела музыка. Ветер принес запах сладкой ваты и попкорна.

  Жизнь в Дубовой роще била ключом, тогда как для одного очеловеченного шимпанзе она оборвалась.

  Тело вынесло на берег. Вода шлепала, накатывала желтыми барашками мелких волн, поднятыми катером рыбной инспекции, на щегольские, дорогие туфли. Даже не присматриваясь к туфлям, я знала, что они на два размера больше истинного размера ступни шимпанзе, и что их закругленные носки набиты бумагой.

  Теперь - размокшей бумагой.

  Возможно, при жизни шимпанзе и был крутым парнем в костюме за штуку, но после смерти стал всего лишь старым мокрым мертвым шимпанзе.

  Этакий тотем из плоти и крови для донных рыб, и песок взметнулся маленькими атомными грибами, когда его ноги-веточки поцеловали дно реки.

  Крапивский достал мобильник. Скоро здесь будет людно, прибудут все, вплоть до телевизионщиков. В мои планы это не входило.

  Я обернулась: на причале сидели парочки, половина голов повернута в нашу сторону. Сомневаюсь, что они видели много - в груде тряпья и мокрой шерсти на песке можно различить лишь груду тряпья и мокрой шерсти. Ничего страшного на первый взгляд. Мохнатые пальцы скрючены, лапы - два рычага игровых автоматов. Потяни за них и сорви Джек-Пот. Поза боксера. Трупное окоченение.

  - Господи, что у него с ногами? - спросил Гумилев.

  Он не обращался ни к кому конкретно. Я оценила, что он сказал 'ноги', а не 'лапы'.

  - Результат жестокого обращения?

  Крапивский держал мобильник у уха и смотрел на реку. У него были уставшие синие глаза в сетке морщинок. На лбу и щеках морщины напоминали высохшие устья рек - глубокие, длинные. Он сильно сдал за эти пять лет. Сколько ему сейчас? Сорок пять? Пятьдесят? Выглядел он на все шестьдесят - высокий, поджарый, сутулый, руки висят вдоль туловища плетьми.

  Гумилев опустился на корточки перед телом:

  - Они... они высохли? - он умудрился сделать из этого вопрос.

  - Похоже на то, - кивнул Крапивский и отошел от нас, что-то быстро забормотав в мобильник.

  Я привалилась к стволу ивы, глядя куда угодно, только не на шимпанзе. Я увидела достаточно, мои кошмары пополнились новыми образами, спасибо-пожалуйста. Идея снотворного теперь казалась просто восхитительной.

  - Не все люди относятся к очеловеченным животным как к равным себе.

  - А вы, Николай, считаете их равными себе?

  Гумилев помедлил, прежде чем ответить:

  - Нет. Но и не веду себя с ними, как распоследний ублюдок. Я уважаю их. - Он вновь уставился на ноги шимпанзе. - Можно переступить черту раз, другой, но на третий раз человек непременно заплатит увечьями или даже жизнью за свой длинный язык, скупость ума и плохую информированность. Никто не отнимал у мохнатых братьев когти и зубы.