Харама - [121]

— Но пойми ты, Даниэль, я просто в отчаяние прихожу, как подумаю, что надо идти к ее матери…

— Придется пойти, — сказал Сакариас.

— Да, Сакариас, — ответил Тито, — я тоже понимаю, что надо ей сказать. Вся штука в том, как? Ну как ей сказать?

Они двинулись дальше.

— По-моему, как ни скажи матери, что ее дочь умерла, все будет ужасно, — заметил Сакариас. — Нет тут выбора.

— Я просто в панике, — стонал Тито, — в панике!

— Ну, оставь… — сказала Мели. — Мы все пойдем, сколько нас тут есть. А сейчас не надо, пожалуйста.

— Да, надо идти всем вместе, — решил Тито. — Всем вместе. Иначе я не смогу.

— Никто бы не смог, — сказал Даниэль. — Если бы мне одному пришлось идти, я не смог бы даже подняться по лестнице, сбежал бы.

Мигель, Алисия, Паулина и Себастьян дожидались их уже возле кафе.

— Пусть кто-нибудь вынесет вещи, — сказал Себас, — мы положим их в коляску. Ждем здесь. Мне не хочется входить, если вы не против.

— Не беспокойся, — сказал Сакариас, — мы все сделаем сами.

Паулина осталась с Себастьяном. Остальные вошли. Мигель сказал:

— Добрый вечер!

— Ну как? Как дела? — спросил Маурисио. — Если бы вы знали, ребята, как мы вам сочувствуем в этом несчастье. Надо же было напоследок случиться такому, господи боже мой!

Мигель посмотрел на него, хотел что-нибудь сказать, но не знал что. Наступило молчание.

— Бывает и такое.

— Да. Будьте добры, получите с нас. Мы уезжаем.

— Сию минуту. Может, вам что-нибудь нужно…

— Спасибо, — ответил Мигель. — Мы пойдем заберем велосипеды.

— Подождите, я зажгу свет.

Мужчина в белых туфлях уставился в землю, алькарриец — в стакан. Кармело заглядывал каждому в лицо, пока они один за другим проходили мимо него в коридор. Когда они возвращались с велосипедами, в дверях кухни показались обе женщины, и Фаустина сказала:

— Боже мой, что за пикник у вас получился… Господи, такая молодая девушка! Вы даже не знаете, как нам ее жалко!

Фернандо собрал судки, которые Маурисио уже выставил на стойку. Остался один Мигель со своим велосипедом, он дожидался, пока Маурисио подсчитает, сколько с них. Наконец он расплатился и вышел. Себастьян завел мотор.

— Ждите нас у поворота с автострады, на углу улицы Картахена! — прокричал Мигель Себастьяну в промежутке между выхлопами мотора. — Понял? Там и поговорим!

— Хорошо!

Себастьян тронул и выехал на дорогу. Макарио и Кармело вышли к двери посмотреть, как они уедут. Алисия вздохнула:

— У кого еще хватит сил крутить педали до Мадрида?

— Хочешь не хочешь, а ехать надо.

Мотоцикл умчался, и теперь стало видно, как повернулся свет его фар при выезде на шоссе. Даниэль сел на велосипед последним, и все молча и быстро поехали. Макарио и Кармело вернулись к стойке.

— Бедняги!

— Они любили ее, — сказал Кармело. — Заметно, что все любили эту девчушку, которая утонула. Кто больше, кто меньше, но все плакали, это видно по лицам. Хорошо поплакали, и не только девушки, но и некоторые парни. Когда плачет мужчина, значит, его проняло как следует, перевернуло ему все нутро. — Он скрючил пальцы и поднес руку к животу.

— Неожиданное несчастье огорошит самого крепкого, — сказал пастух, — особенно если случается в праздничный день, когда человек весел и беззаботен и думает только о том, чтобы провести этот день интересно, как они говорят, лихо, вот и получается, что они вроде бы с неба падают сразу в преисподнюю.

Алькарриец сказал:

— С мадридцами такое частенько случается, и все из-за того, что в праздники на них удержу нет. Всякие происшествия бывают, когда они развлекаются, а не во время работы. И смертей по праздникам бывает больше, чем в будни. Вот как они проводят праздники.

— Это верно, — согласился пастух. — Забавы ради хотят луну с неба достать, ну, конечно, срываются и сами падают. Будто с ума посходили, все им невтерпеж, вынь да положь, такие отчаянные, что какой уж тут порядок, суматоха одна да неразбериха.

— И мне они кажутся такими, — заметил алькарриец.

— Ну, не стоит преувеличивать, любят они всякие пикники и забавы, только и всего. В Мадриде чего не найдешь.

— Мадрид — это самое лучшее, что есть в Испании, — вмешался Кармело, подкрепив свои слова категорическим жестом.

— Самое лучшее, — не спеша сказал Лусио, — и самое худшее.

Макарио допил свое вино.

— Ладно, — сказал он, — я думаю, сегодня мы всего навидались. Кто идет домой?

— Все, — ответил пастух. — Во всяком случае, мы с ним. — И потянул за рукав алькаррийца.

— Погоди немного, — возразил тот. — Ну кто нас гонит?

— Да нет, не гонят, сказано — домой, и все тут. Завтра рано вставать. Овечки только по холодку и едят. Чуть запоздаешь их выгнать, не притронутся к траве, жарко им, хоть и голодные. Завтра в пять, сам понимаешь, немного похлебки, чашку кофе — и пошел пятки бить о камни. Ты мою жизнь знаешь. Так что идем, Лиодоро, не задерживай меня, я имею право поспать.

— Ладно, приятель, ладно! Вот допью только. Гляди, какой ты себялюбец: из-за того, что тебе рано вставать, всех спать загоняешь. Пусти, порвешь мне рубашку, чем я тогда свое грешное тело прикрою!

Тот отпустил его, и он обернулся к Маурисио:

— Сколько с меня?

— Четырнадцать стаканчиков, — посчитал в уме Маурисио, — четыре двадцать, все.