Характерные черты французской аграрной истории - [58]
В принципе все платежи (за исключением особых условий, оговоренных в некоторых торговых договорах) были выражены в счетной монете. Это же относится и к сеньориальным повинностям. Держатель вовсе не обязан был отдать такой-то вес золота или серебра, он должен был внести столько-то ливров, су или денье. Сумма этих платежей, хотя она и не означала никакой постоянной реальности, сама по себе считалась неизменной почти везде. Действительно, она регулировалась обычаем, иногда устным, иногда записанным (последний случай получал все большее распространение), во всяком случае, соблюдение его считалось обязательным, и в случае надобности суды заставляли уважать его. Разве повинности не называли в средневековом разговорном языке словом «обычаи» (coutumes), a виллана, который обязан был их выплачивать, — coutumier? В результате наследник какого-нибудь сеньора, получавшего в 1258 году 1 ливр, продолжал и в 1465 году получать столько же, но в 1258 году его предок получал в золотой стоимости что-то около 112 франков, наследник же должен был довольствоваться в 1465 году эквивалентом в 40 франков. Так и в наши дни заем, совершенный в 1913 году и продолжающий исчисляться во франках, означал для кредитора потерю >4/>5 одолженной суммы или около того. Таким образом, под одновременным воздействием юридического явления (обычая) и экономического явления (обесценивания денежной единицы) повинности крестьян постепенно уменьшились, тогда как их доходы (если они нанимались на работу или продавали свои продукты), не подвергаясь никакому основанному на обычае ограничению, смогли удержаться на уровне нового стандарта; сеньоры же постепенно разорялись.
Они разорялись медленно и вначале незаметно для самих себя. Лучшим доказательством этого является то обстоятельство, что в конце ХШ века и еще в XIV веке многие сеньориальные управления продолжали (что они охотно делали с тех пор, как распространилось употребление денег) благосклонно относиться к замене натуральных платежей денежными, обменивая таким образом прочную реальность всегда желанных съестных припасов на самое неустойчивое из средств обмена. Мы имеем сегодня достаточно доказательств тому, что, когда эталон стоимости остается номинально неизменным, люди долгое время не замечают его истинного обесценения: слово доминирует над вещью. Но рано или поздно наступает пробуждение. Не опасаясь впасть в ошибку, можно отнести к началу XV века тот момент, когда появилось сознание обесценения рент. Королевские или герцогские ордонансы (в Бретани, в Бургундии) рассказывают об этом явлении очень ясно>{100}. Писатели знакомят с ним общество. Но никто не сумел сделать это так, как Ален Шартье[103] в 1422 году. Послушаем его «рыцаря»: «У простолюдинов то преимущество, что их кошелек представляет собой как бы водоем, который собирал и собирает воды и стоки всех богатств этого королевства… ибо «ослабление» денег уменьшило их повинности и ренты, которые они нам должны, а невероятная дороговизна, установленная ими на продукты и работы, создала им состояние, которое они ежедневно собирают и копят»>{101}. Момент, когда начинают осознавать экономический процесс, очень важен, ибо с этого момента становится возможной борьба. Однако открытие и приведение в действие средств, способных пресечь это коварное кровопускание, не выпало ни на долю Алена Шартье, ни на долю его современников. Прежде чем действительно началась борьба, к первой причине обесценения добавилась другая, имевшая еще более быстрые последствия.
Полезно знать содержание металла в монете, но еще интереснее оценить ее покупательную способность. К несчастью, при современном состоянии исследований мы вынуждены ограничиться для средних веков на этот счет лишь предположениями. К тому же в стране, экономически очень раздробленной, меновая стоимость денег неизбежно сильно менялась в зависимости от района. Кроме того, в течение Столетней войны на всех рынках (некоторые цифры которых дошли до нас) она претерпевала очень резкие и очень сильные колебания, которые легко объясняются случайностями войны. Наоборот, бесспорно, что около 1500 года цены везде упали довольно низко. Золотом или серебром (главным образом серебром, так как золото служило лишь для крупных платежей) сеньор получал меньше прежнего, но эта небольшая сумма металла позволяла ему приобрести больше ценностей, чем он мог это сделать на такое же количество металла в непосредственно предшествующий период, — компенсация, хотя и недостаточная для восстановления равновесия, но тем не менее весьма ощутимая. В течение XVI века положение изменилось. Сначала интенсивная эксплуатация рудников Центральной Европы, а затем гораздо более значительные поступления сокровищ и металлов из рудников Америки (особенно после открытия в 1545 году великолепных сереброносных жил в Потози) чудовищно увеличили количество металла. В то же время возрастающая быстрота обращения в свою очередь увеличивала количество наличных денег. Это вызнало чрезвычайно сильное повышение цен. Этот процесс, общий в основных своих чертах для всей Европы, во Франции стал ощущаться начиная примерно с 1530 года. Раво подсчитал, что в Пуату покупательная способность ливра, равная при Людовике XI приблизительно 285 франкам в нашей монете, упала при Генрихе II в среднем до 135 франков, а при Генрихе IV — до 63. На протяжении полутора столетий в результате потери металлического содержания фиктивной единицы — ливра — и повышения цен покупательная способность ливра понизилась более чем на три четверти. Это потрясение оказало различное влияние на разные классы общества, которые жили непосредственно (или косвенно) за счет земли. Производители почти не пострадали. Серьезный ущерб был нанесен двум классам: поденщикам (в связи с ростом населения рабочая сила перестала быть такой дефицитной), заработная плата которых лишь с большим опозданием поспевала теперь за ростом цен на продукты питания, и сеньорам, которые были прежде всего рантье. В 1550 году сеньория Шатишьон-су-Мэш (Châtillon-sous-Maîche), во Франш-Койтэ, принесла своему господину доход в сумме 1673 франка, в 1600 году — 2333 франка — довольно значительный прогресс, почти на 150 процентов, что объяснялось, по-видимому, не только очень тщательным управлением, но главным образом тем обстоятельством, что в этом краю, который долгое время был экономически отсталым, сеньор собирал еще то в форме поборов, то со своего домена довольно много сельскохозяйственных продуктов, которые он продавал. Случай этот является, стало быть, относительно благоприятным. Но в этой же местности в период между двумя указанными годами цена пшеницы, не говоря ни о чем другом, возросла на 200 процентов. Даже там, где в виде исключения цифры на первый взгляд как будто свидетельствуют о прибыли, изучение экономических фактов обнаруживает убыток
