Характерные черты французской аграрной истории - [55]
Начиная со второй половины XVI века сеньоры, все более и более цеплявшиеся, как мы увидим, за сохранение авоих прав, особенно тех, которые (как право «мертвой руки») сулили им выгоды в виде земельных прибавлений, перестали сочувственно относиться к освобождению. Для деревень, не ставших еще свободными, получить свободу становилось все труднее. До самой революции кое-где продолжали еще существовать островки серважа, правда весьма отличавшегося от его первоначальной формы.
Но сначала кризис, а затем перемены в сеньориальном землевладении были вызваны начиная с XV века не столько уменьшением судебной власти сеньоров или ослаблением личных связей между ними и их сервами, сколько чисто экономическими причинами.
II. Кризис сеньориального землевладения
Два последних столетия средневековья повсюду в Западной и Центральной Европе были периодом бедствий для деревень и их обезлюдения; пожалуй, это была расплата за процветание XIII века. Крупные политические образования предыдущей эпохи — монархии Капетингов и Плантагенетов и в меньшей степени княжеские «земли» новой Германии, — вовлекавшиеся просто в силу своего могущества в разного рода военные авантюры, были в то время неспособны выполнять свою функцию охраны порядка, в которой заключался смысл их существования. Концентрация людей — следствие расчисток и роста населения — представляла крайне благоприятную почву для эпидемий. Англия периода войны Роз и крупных аграрных восстаний, Германия, где умножались Wüstungen (то есть покинутые в то время и никогда больше не восстанавливавшиеся деревни), представляют аналогию с Францией, еще более пострадавшей и поистине обескровленной, с Францией эпохи Столетней войны, жертвой разбойников с большой дороги, опустошенной жакериями и репрессиями еще более ужасными, чем сами восстания, с Францией, сами силы возрождения которой были поражены «великой смертностью».
Когда с победой Валуа установился относительный мир, нарушавшийся еще множеством смут при Карле VII и Людовике XI, значительная часть королевства была не чем иным, как огромной опустошенной зоной. Все современные тексты (хронисты в меньшей степени, чем множество скромных и правдивых памятников — расследований, регистров епископских объездов, инвентарей, грамот освобождения или установления ценза) описывают ужас, внушаемый этими сельскими местностями, где «не слышно больше ни пения петухов, ни кудахтанья кур». Сколько французов могли тогда повторить слова одного кагорского священника, который «за всю свою жизнь не видел в своей епархии ничего, кроме войны»! Привыкшие по малейшей тревоге, поднятой сторожами, искать убежища та речных островах или устраивать в лесах шалаш из ветвей, вынужденные в течение долгих дней тесниться внутри городских стен, где среди неимущих и слишком скученных людей чума свирепствовала еще сильнее, многие крестьяне постепенно теряли связь со своей землей. Земледельцы из области Кагора массами бежали в долину Гаронны и вплоть до Конта-Венесеена[96]. Во многих местах целые деревни оставались покинутыми иногда в течение нескольких поколений. Если же где и продолжали существовать кое-какие жители, то это были обычно лишь горсточки людей. В предгорьях Альп, в Перигоре, в Сенонэ (Sénonais)[97] на месте полей и виноградников вырос лес. Многие земли поросли «терновником, кустарником и иными зарослями». Старые границы полей стерлись. Когда к концу XV века земли аббатства Во-де-Сернэ (Vaux-de-Cernay) начали заселяться вновь, «не было ни мужчины, ни женщины, которые могли бы сказать, где находились их наследственные участки».
Следы некоторых этих опустошений были ликвидированы лишь спустя много столетий, а некоторые не изгладились никогда. Появившиеся в это время в Пюизэ (Puisaye) залежные земли начали вновь обрабатываться только в XIX веке. Даже тогда, когда поля распахивались снова, разрушенные деревни часто не восстанавливались; население концентрировалось. Земли Бессей (Bessey), в Бургундии, пришлось раздать добрым людям двух смежных общин; сам же населенный пункт был навсегда стерт с географической карты. Из двенадцати деревень, разрушенных тогда в графстве Монбельяр, десять так и не были восстановлены. Восстановление шло, однако, почти повсюду, но очень медленно. В Рен-мулэне (Rennemoulin), к югу от Парижа, два земледельца хвастались в 1483 году тем, что они первые (один — за 12–13 лет, другой — за 8–9 лет) «распахали» землю. Иногда поодиночке возвращались старые жители, а вместе с ними и некоторые из их прежних соседей, чья бывшая земля, находившаяся совсем близко, оставалась еще заросшей кустарником. В других местах сеньоры, заинтересованные в возобновлении обработки земли, призывали чужеземцев: итальянцев — в Прованс, савоияров, французов с севера или из Бургундии, даже немцев — в Валентинуа и в Конта-Венессен, жителей Бретани, Лимузева и Турени — в округ Санса. Или же в один прекрасный день на этих заброшенных землях поселялись бродяги. Таковы три бедняка из Нормандии, которые в 1457 году составляли все население местечка Маньи-ле-Гамо (Magny-les-Hameaux), около Парижа. В Ла-Шапель-ла-Рэне (La-Chapelle-la-Reine), в Гатинэ
