В общем, Я улучил момент, когда физрук отвернулся, и сбежал. В раздевалке было пусто, один только Вадька бродил вдоль вешалок, свое пальто разыскивал.
— На экскурсию в музей послезавтра поедешь или нет? — спросил я. Просто так спросил, надо же что-нибудь сказать.
— Нет. — Вадим аккуратно, крест-накрест заложил на груди шарф.
— Почему?
Вадим посадил шапку на голову. Торчком посадил, чтобы повыше казаться. В портфель заглянул, вытащил толстую тетрадь, проверил в ней что-то. Я заметил — формулы в ней незнакомые. На курсы, значит, идет. Или к репетитору. Подумаешь, студент.
— Почему? — Вадька защелкнул портфель. — Потому. Боюсь, что ты своими ушами троллейбус перевернешь. Катастрофу устроишь.
Он застегнулся на все пуговицы и вышел.
Интересно все же выходит. Оказывается, Вадьке не нравятся мои уши. А мне — Вадькины. Ну, я-то хоть критически смотрю на себя. Хвастаться нечем, уши у меня действительно большие. Ну и что же? По росту…
Я отправился домой и всю дорогу думал: как это получается, что дружишь с парнем несколько лет, и все хорошо, а потом вдруг, неизвестно почему, что-то в нем начинает раздражать, и — дружбе конец…
Шел второй час, и мне надо было поторапливаться.
Дома я наскоро поел, потом доделал «школьника». Прислонил фигуру к стене, отошел, чтобы полюбоваться издали.
Неважнецкое оформление поручилось. Толстенький «школьник» то ли бежит, то ли на месте приплясывает. В поднятой руке — дневник. Улыбается школьник глупо-радостно, как будто ему только что полный дневник пятерок насыпали. Н-да… Не шедевр. Что поделаешь, так уж получилось. И сама Нина Харитоновна требовала, чтобы школьник был обязательно ликующий.
Ну, ликующий так ликующий.
Я надел белую рубаху, костюм новый. Встал перед зеркалом, осмотрел себя со всех сторон.
Блеск. Не человек, а серая акула двухметровая, вставшая на хвост. Я казался длиннее и тоньше, чем на самом деле. Да еще эти разрезы но бокам и сзади. Повернешься, и полы пиджака разлетаются, как юбочка у балерины… Может, снять, пока не поздно?
Тут я поймал себя на трусости. Заходил я па днях к Игорю. Он рассказывал мне, как ловил себя на трусости. И на учениях, и ночью на посту. Все дело в том, что Игорь не ждет, когда наступит момент внутренней паники, а предупреждает его. Он заранее заставляет себя забыть об опасности, как бы выключает в себе чувство страха, и думает только о том, как получше выполнить задание. Причем заставляет себя делать все как можно тщательней. И это в любой, хоть бы и самой сложной боевой обстановке…
Вот это да! Это я понимаю! Это человек!
Я решил действовать методом Игоря: не смущаться, делать все как можно лучше. Надел пальто, захватил под мышку оформление и отправился в школу.
Надо было еще успеть укрепить «школьника» на верхней рамке сцены, прибить несколько лозунгов, перетащить декорации из кладовой…
И нелепый, должно быть, вид был у меня, когда я со «школьником» под мышкой маршировал по улице. Фанерная рука с дневником топорщилась над моей головой, прохожие с удивлением оборачивались.
Хотя я пришел за полтора часа до начала вечера, в переулке около школы уже толпились посторонние парни. Есть такие ребята, для которых первое удовольствие — побезобразничать на чужом школьном вечере. Побьют стекла, поломают стулья и — деру.
Среди ребят я узнал Кольку Рябухина, Витьку-Гуляя и Сережку Лямина. Все трое когда-то учились в нашей школе, и меня они, конечно, знали.
Я чуть было обратно не повернул, завидев их, но вспомнил про Игорев метод, и пошел напрямик.
Хулиганы стояли, большие и маленькие, и поджидали, когда я со своим «школьником» подойду поближе.
— Во! Горяй хиляет! — заорал Рябухин. — Горяй, достань ворону!
— Гляди! Икону прет! Где спер образ, Горяй?
Я шел уже между двумя рядами этой публики. Удовольствия мало, когда знаешь, что вот-вот получишь кулаком в спину или, чего доброго, клюшкой но башке.
Но я заставил себя идти, не убыстряя шага. Заметил даже, что у Рябухина — знатная шишка на лбу.
— Где фонарь заработал, Ряба? — миролюбиво спросил я.
Рябухин сплюнул.
— Ща и у тебя такой же будет, — заверил он.
Какой-то пацан потянул за ногу «школьника». Меня схватили за воротник. Я страшно разозлился. Захотелось развернуться и насовать им всем, как положено. Уже и «школьника» взял поудобнее, чтобы размахнуться и хлопнуть сверху по головам.
Но тут же вспомнил: а вечер? В драку ввязываться мне нельзя. Никаких драк. Да и оформлению тогда капут. Поломают наверняка. А синяки? Разукрасят синяками физиономию, хорош будет Ляпкин-Тяпкин…
И я побежал. Я бежал, зажав под мышкой «школьника», а за мной — вся честная компания во главе с Витькой-Гуляем. Еле успел в школу проскочить, дверь перед самым носом у них захлопнул. В школу-то уже им ходу нет, учителей боятся.
Все же попало мне по шее раза два-три, и синяк под глазом вывели. Ничего, умылся, синяк мелом запудрил…
Стал оформление прилаживать. Нина Харитоновна посмотрела, «школьник» ей понравился.
Ну, понравился, вот и хорошо.
Пока возился на сцене, плакаты в зале вешал, декорации перетаскивал, не заметил, как и время прошло.
Гляжу, девчонки прибывать начали.
Не понимаю, в чем тут секрет, только девчонок сейчас и узнать невозможно. Утром, на уроках, все были девчонки как девчонки. Всего несколько часов прошло, а их и не узнать.
