Ханты, или Звезда Утренней Зари - [29]

В тот год, заранее сговорившись, шесть или семь охотников с семьями поехали по урманной дороге[38] Демьяна в его дальние урманы, границ которых не всякий достигал и в одиночку мало кто пускался в такие дали. За водоразделом часть угодий выходила к реке Вах, к озеру Самотлор,[39] часть — к Оби. Забрались в самую что ни на есть глушь. Жили в палатках и чумах, что возили с собой. Сезон начался удачно — били зверя и птицу, радовались каждой новой пороше. Но к середине зимы пришла беда. Пришла неожиданно. Заболела младшая дочь Матрены — пятилетняя Настя. Старшая, Рая, тогда уже пошла в школу и жила в интернате, в поселке. Настя играла на улице с детьми других охотников, а в полдень зашла в чум и пожаловалась матери на головную боль. Мать развернула постель и уложила ее спать, уверив, что после сна головка не будет болеть. Но к вечеру девочка заметалась в жару — бредила и никого не узнавала. К утру она затихла, лежала неподвижно. Слышалось в тишине лишь ее хриплое прерывистое дыхание. Она сгорала на глазах. Но никто ничего не мог сделать. Ни связи. Ни дорог. Ни транспорта. О нартах и думать нечего было. И люди, как и тысячелетия назад, молча ждали: может быть, все-таки человек победит. Но человеку было всего пять лет. И чуда не случилось. И все молчали. И ее хриплое дыхание иногда прерывал лишь шум вертолета или самолета со стороны Оби. Но глушь оставалась глушью. И девчушки пяти лет от роду не стало. Ее одели в меховую одежду и положили на нарту: последнее, что могли сделать взрослые, — это не оставить девочку здесь, за тридевять земель от жилья, а привезти на родовое кладбище, где погребены предки. Обычай запрещает ушедшего из жизни человека оставлять одного. Строго запрещает. Родственников, нарушивших этот древний запрет, ждет суровая кара. Человек не должен быть один ни на этом, ни на том свете. На то он и человек, чтобы быть всегда с людьми.

Ехали тогда днем и ночью, много дней и ночей подряд. И Матрена ни на минуту не оставляла свою дочь одну. На недолгих остановках она с мертвым, побелевшим как снег лицом, с мертвыми, тоже побелевшими глазами замирала возле нарты, на которой везли ее дочь. Ее неподвижный взор тяжело давил на людей, на снега и урманы. Но люди должны были молчать, и они молчали. Молчала и Матрена. Ей казалось, что дочь должна позвать ее на помощь, кого еще, кроме матери, она позовет. И мать слушала, когда она шелохнется в ворохе одежд и шкур, когда послышится ее хриплое прерывистое дыхание, когда позовет маму слабым, едва слышным голосом. И женщина-мать до предела напрягала слух. И все слушала, слушала, слушала. Люди думали, что она не выдержит этот последний путь своей малышки. Но она выдержала и эту тяжесть и сделала все, что требовалось от матери и женщины. Но после… на протяжении десяти лет не могла никого родить. Десять лет ее омертвевшее сердце медленно оживало. И также медленно оживали глаза, веснушки, лицо и все тело. Жизнь есть жизнь. И десятилетие спустя она родила сначала дочь, затем двух сыновей. Вот почему такой большой разрыв в возрасте ее детей — старшая, Рая, уже заканчивала школу-восьмилетку, а младшие еще и в подготовительный класс не ходили. Отстали на десятилетие…

И хотя с той зимы прошло много лет, но Демьян отчетливо помнит те пронзительно-горькие дни. Все тогда безгранично верили судьбе и твердо знали: чему быть — того не миновать. У каждого своя судьба. И кому что уготовано в жизни, тот того не избежит. Все люди знали это. Но Демьяна все равно терзала смерть малышки. Терзала, может быть, не меньше, чем ее родителей. Он позвал их той зимой поехать в урман. Он задумал добраться до самых дальних угодий, в которых когда-то ежегодно охотились предки и до которых легче было доехать большому аргишу с настоящими, любящими трудные пути охотниками. А одному-двум человекам не так-то просто проложить дороги в глубоких снегах, особенно во второй половине зимы. И, наконец, это случилось в его, Демьяна, урмане. В его родовом урмане, а не в урмане Седого, и не в урмане братьев Коски и Николая, не в урмане какого-то другого охотника. Почти у каждой ветви рода свой, урман, что тянется вдоль урманных рек, левых, южных притоков Реки. И каждый должен отвечать за все, что происходит на его землях, на его урманных дорогах. Недаром эти урманы всегда получали название по имени того, кто их наследовал, кто старше в роду — «урманная дорога Седого», «урманная дорога Коски», «урманная дорога Демьяна». Вот и выходит, вроде бы нет вины Демьяна, но в то же время есть и его вина. Вот и жил он и многие годы чувствовал ту же боль, что и сестра Матрена. И виноват, и не виноват. Виноват, потому что ничего в жизни случайного нет. Все предопределено судьбой. И раз это случилось в его урмане, значит, в жизни что-то он сделал не так, как подобает мыслящему человеку, как подобает истинному человеку земли. Где и когда?! Да разве упомнишь все! Вон сколько прожито — не один и не два дня. И дни, конечно же, не похожи один на другой. Они все разные. Не все шло гладко и ровно, особенно в молодости. Были, конечно же, грехи прошлого. И в будущем, кто знает, как сложится жизнь. Зарекаться ни от чего не стоит. Никогда не зарекался. Но в одном твердо был убежден: человеку приходится отвечать за все свои поступки. И за хорошие, и за плохие. Если не перед людьми, так перед собой уж непременно. И чаще всего — перед собой. И если люди могут дать снисхождение, то ты этого уже никак не позволишь, от себя-то никуда не денешься. За все надо платить. И время это приходит на склоне лет, когда в прошлом — больше, в будущем — меньше, всего меньше. И дней, и сил, и возможностей. И время это наступает для всех. Ни один человек не может избежать этого времени. И если многие считают, что человек может избежать этой участи, то они крепко ошибаются. Человек может избежать суда людей, но он никак не избежит себя. Этот час непременно наступит для него…