Ханская дочь. Любовь в неволе - [41]

Кирилов и Шишкин, казалось, решили обойти их все, прежде чем пришли с заложниками к Грановитой палате. Больше двух сотен лет великие князья и русские цари принимали в этих стенах послов и просителей. Нынешний царь Москву не жаловал, отдавая предпочтение Санкт-Петербургу, и все же обмершие от страха заложники не могли не чувствовать, какая сила берет начало здесь, в Кремле.

Перед входом в палату караул несли шестеро солдат в мундирах Преображенского полка, командовал ими лично Григорий Лопухин. Увидев заложников и сопровождающих их офицеров, он приказал отдать честь:

— Его высочество царевич Алексей просит подождать, он молится за победу русского оружия и своего отца, царя Петра Алексеевича.

Ожидание томило и сердило Тарлова, но делать было нечего, оставалось стоять перед дверью. Лопухин тем временем завел учтивый разговор, стараясь вовлечь в него и Тарлова, и Кирилина, и поручика.

— Наш друг Олег Федорович, — Лопухин мельком глянул на Кирилина, — рассказывал нам о последней схватке с татарами. Да уж, нелегко вам удалось усмирить этих ребят!

Сергей пожал плечами:

— Это было вовсе не так тяжело. Мы потеряли всего двух человек ранеными — татары сдались почти без боя.

Сирин сейчас больше всего хотелось вцепиться ему в лицо. Да как он смеет так пренебрежительно говорить о ее отце и других воинах племени!

Кирилин же, напротив, высоким слогом хвалил мужество и воинственность эмира Айсары, описывая, с каким трудом удалось взять город.

От прочих заложников Сирин слышала, что воины эмира бросили оружие, едва завидев русских. Похвальба Кирилина лишний раз доказывала ей, что все русские заслуживают только презрения.

— И для чего только ваших гренадеров послали в Сибирь, Олег Федорович! Усмирение степняков — дело кавалерии и казаков, — сказал Шишкин, сокрушенно качая головой.

Кирилин пылко ударил кулаком в грудь:

— Генерал Горовцев приказал нам прибыть для усиления пограничного гарнизона. Восстание угрожало разгореться и принять гигантские масштабы. Под его командованием мы отражали атаки на нашу крепость, а потом перешли в наступление. Степных разбойников, с которыми довелось сразиться Сергею Васильевичу, мы, разумеется, не могли преследовать, а вот со штурмом столь укрепленного города, как Айсары, мои бравые гренадеры справились как нельзя лучше.

Сирин, как и Сергей, почувствовала в его словах немало скрытого яда. Назвав ее народ шайкой степных разбойников, он оскорбил ее отца, а вместе с тем и принизил заслуги капитана Тарлова. Этот изнеженный человек в подметки не годился ни Монгур-хану, ни даже Кицаку. В своем разноцветном платье он больше напоминал крикливого трусливого торговца, которые приходили к ним в селение со сладкими обещаниями на губах и ложью в сердце. Поняв, что невольно встала на сторону Тарлова, Сирин выругала себя.

Загудели колокола Успенского собора, и Лопухин, будто подчиняясь тайному знаку, распахнул перед ними дверь. Вслед за Сергеем Сирин вошла в длинный коридор, дальний конец которого терялся в полумраке. Несмотря на золотой блеск балок и опорных столбов, выглядел коридор довольно мрачно. Не успели они пройти и нескольких шагов, как сбоку отворилась дверь, и Лопухин повел их сквозь череду комнат с низкими потолками, отделанными деревом. Писанные по золоту иконы отражали мерцающий свет лучины, и лица святых казались живыми. На всем пути им встретилось несколько человек: солдаты караула, попы в золотых одеяниях, с длинными бородами и несколько бояр. Знатные мужи, пользуясь отсутствием царя, вновь достали из сундуков длиннорукавные кафтаны и меховые шапки, какие носили еще их отцы и деды.

Поначалу Сирин пыталась считать, сколько покоев они миновали, но вскоре оставила это и только спрашивала себя, не попали ли они в заколдованный дом, где будут блуждать теперь до конца жизни. Наконец они подошли к очередной двери, на этот раз позолоченной, она распахнулась, и за ней оказалась большая зала. Внутри было светло — горели бесчисленные восковые свечи, стены были обиты бархатом и блистали золоченой резьбой, на них красовались картины на священные сюжеты, а потолок был так высок, что у Сирин захватило дух. Зала была пуста, лишь посредине, на маленьком возвышении, стоял позолоченный стул. Лопухин шепотом пояснил, что это царский трон и занять его — значит оскорбить царя и вызвать неминуемо его гнев.

Чуть в стороне от трона стояли двое мужчин: тощий юноша в бежевых штанах до колен и темно-коричневой куртке и священник в черной рясе. Неприметная одежда была обманчива: юноша был царевичем Алексеем, а священник, как пояснил шепотом Шишкин, — его духовный отец.

Оба были так увлечены беседой, что поначалу не обратили внимания на вошедших. Лопухин предупредительно откашлялся — только тогда Алексей Петрович повернулся к нему.

Сирин увидела бледное неподвижное лицо, на котором застыло отсутствующее выражение, царевич, казалось, не очень-то знал, что ему делать с заложниками, и взглядом искал помощи священника. Тот поднял руку для благословения — Сирин уже видела этот жест. Солдаты и офицеры поспешно перекрестились.

Лопухин отдал честь на новый манер, но затем вышел вперед, взял руку царевича и поднес ее к губам: