Хан Хубилай: От Ксанаду до сверхдержавы - [115]

А Саума закончил свои дни в прекрасной, новой, хорошо обеспеченной церкви, проводя очень много времени со своим старым другом Маркосом. Обоим, несомненно, с трудом верилось в их преображение из отшельника и жадного до знаний ученика. В конце 1293 года, будучи в Багдаде, Саума заболел, но держался изо всех сил, пока Маркос не прибыл попрощаться с ним, и умер в январе 1294 года — по случайному совпадению, в тот же месяц, что и сам Хубилай. Его похоронили в главной несторианской церкви Багдада, и охваченный горем Маркос стоял у его могилы.

А что, если бы Николай поддержал этот союз? Папство, Франция, Англия и монголы присоединились бы к крестоносцам в защите их замков в Сирии, и возможно, это имело бы ряд важных последствий: ислам вытеснен с Ближнего Востока; Иерусалим, управляемый англо-франко-итальянско-монгольской администрацией, преподнесен папе; Аргун обращен в христианскую веру; христианство шагает в Центральную Азию… и все потому, что Хубилай предоставил Сауме и Маркосу роль в своих планах.

* * *

Теперь, повторяя Марко Поло, я должен упомянуть еще об одном предмете, который отложил в сторону: о возможной связи Саумы с Джотто в виде странной надписи на плащанице Христа с одной из его картин.

Без сомнения, раббан Саума приехал в Рим со своей пайцзой. Вполне возможно, что многие ее видели и любовались ей, а надпись на ней скопировали. А через двенадцать лет Джотто оказался в Риме, как раз во время огромных церемониальных празднований 1300 года, устроенных папой Бонифацием VIII, и, несомненно, набирался идей для своих будущих картин. В 1305 году он находился в Падуе, собираясь приступить к работе над своим величайшим шедевром, фресками Капеллы дель Арена: 67 картин, покрывающих все внутренние стены сценами из жизни Христа. Важной чертой его оригинальности была готовность изображать в своих творениях элементы современной ему жизни.

Один из самых известных таких случаев — включение им в картину «Поклонение волхвов» звезды Давида, которая на самом деле была кометой Галлея, ставшей особо зрелищным явлением в октябре-ноябре 1301 года.

Я внимательнейшим образом осмотрел все одежды Христа на фресках в Капелле дель Арена: там нет никаких чужеземных письмен. Но две другие фрески заставили меня приглядеться к ним повнимательнее. На Рождество Дева Мария возлежит в хлеву, довольно-таки хорошо одетая, учитывая ее тогдашние обстоятельства. И на ее платье, едва видимом из-под плаща, по подолу тянутся довольно странно знакомые узоры: закорючки и линии, образующие квадраты. На фреске же, изображающей Воскресение — «Ангел у гробницы» — такие же узоры украшают подолы одежд римских солдат, которые спят, не ведая, что рядом с ними происходит чудо; и такие же узоры вновь появляются на подоле платья Марии Магдалины.

Мне жаль портить хорошую историю, но эти узоры — вовсе не буквы письменности Пагба-ламы. Однако они могут — всего лишь могут! — быть стилизациями под них, тем, что Джотто добавил в качестве экзотического штриха, привезенного с таинственного Востока, более того, христианином. Знаю, что тут есть небольшая натяжка (как-никак между визитом раббана Саумы и созданием фрески Джотто прошло 17 лет), и наверное, это всего лишь совпадение. Но тем не менее оно странное. Наверное, Ксанаду и Падую действительно связывает цепь причин и следствий: китайский император, озабоченный укреплением связи со своими подданными, блестящий тибетский монах, путешествующий в далекие края тюрк-христианин, папа, жаждущий знаний о монгольской империи — и художник, вставляющий в свой шедевр намек на китайский стиль.

* * *

Размышления о возможной передаче новой письменности заставили меня задуматься над одним вопросом. В этой книге много говорилось о необыкновенных достижениях Хубилая, но не менее интригует обратная сторона его жизни и времени: его неудачи и проявления ограниченности. Что еще он мог сделать, учитывая его мастерство правителя и интеллектуальный диапазон? Ибо между Востоком и Западом могла быть создана одна особая связь, которая поразительным образом преобразила бы наш мир.

Вопрос этот звучит так: почему Хубилай не изобрел печать разборным шрифтом? Ведь он же был у него прямо в руках.

Вдумайтесь: Хубилай, находясь в уникальном положении человека, опирающегося на несколько культур, знал, что никакая из существующих письменностей не достаточно хороша для его целей: все они либо слишком трудны, либо слишком непостижимы, либо неприемлемы для других членов его имперской семьи. Теоретически письменность Пагба-ламы весьма неплохо разрешила эту проблему, даже если на практике она не укоренилась.

Хубилай был завален книгами — тысячи в его собственном правительстве, миллионы в обществе в целом. Но книги эти производились не тем методом, который примерно в 1450 году был изобретен Иоганном Гутенбергом: с применением разборного металлического шрифта для создания многих страниц за один раз и пропусканием их через печатные прессы. Восточный метод печати, существующий с V века, заключался в вырезании зеркально отраженного текста или рисунка на дереве, покрытии этой печатной формы тушью и оттиске с нее на бумагу. Сперва такая техника применялась для создания печатей, эстампов и религиозных картин, потом, в конце VIII века, появились первые книги. Технология была примитивной, действенной и технически несложной, но стреноженной присущей ей фундаментальной неэффективностью. Для изготовления такой печатной формы требовался не один день, страницы можно было печатать только по одной за раз, и информация могла быть использована только в таком виде. Для каждой новой страницы требовалась новая печатная форма; для каждой новой книги — много печатных форм. Списанные формы не печатающихся больше книг забивали дворы печатных мастерских, зачастую их просто пускали на дрова.