Хам и хамелеоны. Том 2 - [58]

— Тут ведь главное как… лишь бы калории набрать, — понимающе забормотал Степан. — А то ведь как получится? Пока мы тут сидим, казематы им роем, переморят всех голодом. Или перебьют… по очереди.

— Скажи-ка, Степан, а сколько их здесь всего? — спросил капитан, лепешкой подобрав со дна котелка остатки баланды.

— Бандюг-то наших, в лагере? А кто ж его знает… Со счета можно сбиться. Вчера, вон, опять пополнение прибыло. Человек пятьдесят вошло. Своими глазами видел. Да не молодь, как абреки наши, а матерые. Слышал, вроде масхадовские… А так, если чужих никого нет, — сотня внизу будет. Да еще по холмам блиндажики все заселены. Там еще сотня наберется. Человек двести. Ну, триста, когда есть кто на постое. Может, и больше. А уж вооружены! Чего там только нет у них! Труб этих… гранатометов — блиндажи завалены. Кормежка тоже что надо. Это нас морят, как в Освенциме. Мясо у них, консервы, водка. Перебои бывают, но редко.

— Почему тебе разрешают свободно ходить по лагерю? — спросил Рябцев.

— Повсюду не пускают. Это я здесь, вокруг кухни, как пуп земли. А там, в котловане, куда пацанов водят, не дай бог туда нос сунуть. Прикладом промеж глаз — бац, и поминай как звали… За дурака меня принимают. Ни дать, ни взять старый шелудивый пес… А я и не говорю, что не дурак. Дурак и есть… раз попался. Знают, что идти мне некуда. Сколько лет просидел на их баланде… Вот и не чешутся.

— Умаров, кто он такой?

— Приезжий… из татар вроде, — с живостью отвечал Степан. — Сайпуди его зовут. В первую войну как занесла сюда нелегкая, так и воюет. А меня в Грозном приобрел… у милиции.

— Купил, что ли, у милиции? — не поверил Рябцев.

Степан долго щурился, а затем прошамкал:

— Кровельщик я вообще-то. Приехал шабашничать. Надоумили на заработки податься. Аж из-под Ярославля… Все мои там и проживают и горя не знают. Ну, приехал я. Не один — много нас было, желающих. Нанялся. Взял меня один чеченец из Шали. Три месяца вкалывал на него, а он не заплатил. Я от него — в Аргун. Там та же история. Я — назад, в Грозный. Прихожу в милицию. Вроде свои там, русские. Так, мол, и так, спасайте, ребята, домой хочу… Они поулыбались, и в спецприемник меня. Ты, мол, бродяга. А оттуда и продали. Таких, как я, вылавливали и продавали. Так я и стал рабом-то… — расстроенный Степан засопел, некоторое время сидел молча, глубоко задумавшись, а потом стал рассказывать дальше: — Дом я ему строил… хозяину… отары пас. Сначала обещали заем дать, скот выделить. Ты, мол, повкалывай, заработай свое, так и сам хозяином станешь. Я и верил, во дурак! А потом, когда понял, что к чему, поздно было. Так и застрял. Убежишь — поймаем, говорят, и башку отрежем, без башки будешь бегать. Я как-то попытался, бежал. Так поймали, измудохали… А там пошло. Кормили как собаку. Кусок лепешки сунут да воды кружку… Сил не то чтоб удрать, ходил еле-еле. А не поработаешь, и того не дадут… Потом в горы погнали, на серпантин… У Итум-Кали дорогу строили, слышал? Много там наших согнали. Рабы да пленные. Колыма Колымой. Если не хуже. А наши, в России… власти-то… и в ус не дуют. А может, и не знали, кто их разберет? Некоторых, говорят, выкупали оттудова. Ненужных масхадовцы к стенке ставили. Часть с собой увели… по лагерям. Это когда наши войска опять вошли. Да и своих, чеченцев, расстреливали… Поздно наши опомнились! Порядок решили наводить! Это в который раз… Постреляют и опять войска выведут. А нам куда деваться? У себя б сначала порядок навели. В войска-то брать стали погань всякую. Чуть не каждый второй — зэк бывший. Это в армии! Что здесь уркачи заправляют, что у наших. Какой же порядок может быть? Да ведь и не нужен он никому, порядок-то. Продали нас, всех продали… — обреченно подвел Степан черту под сказанным. Он ненадолго умолк, затем, всё же пересилив себя, спросил: — Куда наши смотрят, а, капитан? Или совсем с ума посходили? Что это за армия такая? Ведь им что свой, что чужой. Рот открыл — очередь. Не откроешь — по зубам. Разговор короткий. Что свой, что чужой, какая им разница, всех к стенке ставят. Сам видел. Даже старух столетних… Да наших, русских, которые осели здесь давно… сами наши и палят по ним. Бабки к ним с хлебом-солью. А те сразу за автомат. Вмажут прикладом, чтоб под ногами не путалась, да очередью ее… Разговор короткий. Меня ведь самого чуть к стенке не поставили…

Рябцев оставался задумчив, но затем перевел разговор в другое русло:

— Кто в лагере за командира? Кадиев?

— Вроде он. Англичанин. Кличка у него такая… — Степан еще раз вздохнул. — Не дурак человек. Семи пядей во лбу, я считаю. «Эмиры» не любят его. Он свое гнет, они свое. Грызутся — жуть! «Эмиры» больше этому лбу доверяют… Абдул который… Вахаб. Он народ к ним водит. Да и сам инструктирует. Обученный, тот еще вояка. До войны в МВД, говорят, работал, пока не вытурили. Вот он и пошел к ним, к ваххабитам. Но идейные — они не самые матерые. А самые — это которые мстят. Остальные — за деньги воевать пошли. Денег дай — кому хошь голову оторвут. Не все, конечно. Тут ведь как получается… На их место тоже надо встать. Вон Апти, посмотри. Ничего не могу сказать плохого про него. Добряк человек и не дурак. А ведь тоже намазов не пропускает. Только что он может один? Хороший человек Апти, — с убеждением повторил Степан. — Семьи нет. Всех на тот свет спровадили. Куда таким деваться? А некуда. И те прибьют, и эти. Война-то везде! Уехать? Куда? К нам, в Россию? Так ведь не пустят. Кому ты там нужен? Своих ртов сколько… А еще если рожей кавказец… А здесь — разруха. Ни больниц, ни школ, ни работы нет. Один грабеж. Резня одна. Не одно, так другое. Людям куда деваться?.. Это я тебе говорю, как знаю. Всякие есть среди них. Вот только наши, жалко, не разбирают. Чешут всех под одну гребенку. Так и наживаем себе врагов… Кто заварил всё это? Разве они? А ты говоришь… Не согласен со мной?