Хам и хамелеоны. Том 1 - [6]

— Соседи помогли. Вот и Дарья Ивановна… Ждать-то нельзя было… Народу много собралось… Отец Петр был, батюшка. Пришли и с работы маминой… На кладбище всё как надо сделали…

Андрей Васильевич обхватил внучку за голое плечико, и взгляд его опять провалился в пустоту…

Холмик пахучей земли ржавого цвета, навеки подмявший под себя родную плоть, наспех сколоченный крест, по диагонали прибитая косая нижняя перекладина, чтобы всем было ясно, что погребена здесь православная, чужим почерком выведенные на дощечке имя, фамилия и две даты, а вокруг непролазный от грязи и луж лабиринт тропинок, безобразно разросшийся бурьян, сквозь который проглядывали соседние могилы, и чуть поодаль — кучи мусора с роющимися в них собаками… Кладбище выглядело неухоженным, почти заброшенным; братья не ожидали увидеть подобного запустения. Удручающее впечатление производили и венки из ярких искусственных цветов, которыми, словно бутафорскими щитами, был прикрыт могильный холмик. Венки отдавали покойницкой, каким-то очень будничным простонародным трауром, и от этого всё казалось еще более беспросветным…

Дарья Ивановна полдня колдовала на кухне. Феврония нянчилась с котом; старенький Васька, словно ребенок, постоянно просился на руки, но подобного внимания его редко удостаивали. Андрей Васильевич, не выносивший безделья, уже который час наводил порядок в сарае.

Застав брата на веранде, Николай позвал его в беседку, где отвел себе место для курения.

— Ты уже видел фотографии? — спросил Иван.

Николай пожал плечами.

— Какие?

— Соседи наснимали. Там мама… в гробу лежит.

— Тетя Даша подсовывала… Но я даже взглянуть не смог. И, если честно, рад, что на похороны не попал. Представить себе не могу, как смотрел бы на нее… мертвую, — с заминкой признался Николай.

— На родное лицо нестрашно смотреть.

— Ты-то откуда знаешь?

Братья помолчали.

— Я вот помню, как пару лет назад привез им дочку на август, и увидел, какая у мамы прическа была, — другим тоном сказал Николай. — Перманент… Папа надоумил сходить в парикмахерскую перед нашим приездом… — Николай покачал головой. — Ей там сожгли волосы…

— Ну и что?

— Да не знаю, как и описать, «что»… Жутко было смотреть… на маму. Что-то было в ней такое совковое, ну, советское, если хочешь… Помнишь, какие прически были у теток в то время? Забыл, конечно… Как истрепанное мочало. Никогда маму такой не видел. Было дико смотреть на нее, не могу тебе описать. И досадно было жутко — за нее, за себя… — Глядя в темнеющий сад, Николай перевел дух и добавил: — Но теперь всё будет по-другому. Началась новая эра. Привыкай, Ваня! Мамина смерть — совпадение. Посмотри! — Николай ткнул нераскуренной сигарой куда-то в сторону соседского забора. — Разве еще осталось хоть что-то от того, что было? Вот даже мы с тобой… Мог бы ты представить, что однажды будем вот так торчать здесь, в Туле, после поминок мамы?

Уже почти стемнело, когда Николай отправился в дом за спичками, и на освещенную террасу легким мотыльком выпорхнула Феврония с пакетом молока и блюдцем в руках. За ней, задрав всё еще пушистый хвост трубой, следовал кот Васька.

Иван, наблюдавший за происходящим во дворике из полумрака беседки, хотел окликнуть племянницу, но вдруг понял, что лучше не выдавать своего присутствия. Не замечая его, Феврония спустилась к клумбе, присела на корточки и налила в блюдце молока. Васькино громкое урчание сменилось жадным чавканьем — кот с наслаждением лакал оказавшееся очень вкусным магазинное молоко. Феврония, печально склонив набок аккуратную головку, наблюдала за ним. Затем погладила Ваську и, что-то ласково сказав ему, легко поднялась и ушла в дом — словно ее здесь и не было вовсе.

Во двор вернулся Николай. Его сигара потухла, и теперь он просто мусолил ее во рту.

— Совсем уже взрослая… твоя дочь, — сказал в темноту Иван.

— Это только кажется… Она еще совсем ребенок, хотя и строит из себя большую.

— Никогда бы не подумал, что всё может так измениться. Уму непостижимо! На кладбище я вдруг понял, что смог бы здесь жить, — сказал Иван.

Эта мысль не оставляла его в покое с первой минуты приезда, как только он очутился на перроне тульского вокзала. Он взглянул на старшего брата и спросил:

— А тебя не тянет?

— Столько воды утекло… — вздохнул Николай. — На рыбалку смотаться, за грибами съездить, из ружьишка попалить… это тянет. А так…

— Какое всё-таки жуткое место.

— Кладбище?

— Крест, ты обратил внимание? Невозможно такой оставить. Не крест, а швабра какая-то, — сказал Иван.

— Разберемся и со шваброй, — ухмыляясь кощунственному, но на редкость удачному сравнению, успокоил Николай брата. — Завтра узнаю насчет памятника. А то папа такого понагородит…

— До года памятник не ставят. Земля должна осесть, — сказал Иван. — Пока можно крест нормальный сделать, покрупнее. Как в монастырях ставят… Их делают из дерева. Никогда не видел?

— Сосед столярничает. Можно поинтересоваться.

— Папа вроде позвал его на ужин.

— Только про еду сейчас не говори! Есть хочется, сил нет! — простонал старший брат. — Да и выпить. Схожу-ка я, подержи.

Николай сунул брату в руку свою замусоленную «гавану» и через минуту вернулся с нарезанным лимоном на блюдце и бутылкой коньяку «ХО», которой запасся в дорогу и которую наполовину уже опорожнил. Сдвинув на край газету с выложенным для сушки укропом, Николай освободил место на круглом столе, достал из кармана две граненые водочные стопки, плеснул в них коньяку, залпом осушил свою и с блаженным видом принялся раскуривать потухшую сигару.