Халиф на час - [56]

И когда я услышал это, мое сердце отпрянуло от нее, и я воскликнул: «О госпожа, я не виноват, что напал на тебя: ты сама разохотила меня к сближению, приведя меня к себе!» — «С тобой не будет беды, — сказала девушка, — и ты непременно достигнешь желаемого так, как будет угодно Аллаху. Власть надо мной в моих руках, и кади заключит за меня брачный договор. Я хочу быть тебе женой и чтобы ты был мне мужем».

И потом она позвала кади и свидетелей и не пожалела стараний, и когда эти люди явились, сказала им: «Мухаммед Али, сын Али, ювелир, пожелал на мне жениться и дал мне это ожерелье в приданое, а я приняла его и согласилась». И они написали мой договор с девушкой, и я вошел к ней, и она велела принести приборы для вина, и кубки пустили вкруговую в наилучшем порядке и с совершеннейшим уменьем, и когда вино засверкало у нас в головах, девушка велела невольнице-лютнистке петь, и та взяла лютню и, заведя напев, произнесла такие стихи:

    Явился и показал луну и газель и ветвь,

Погибнет же пусть душа, в него не влюбленная!

Красавец! Хотел Аллах волнение погасить

Ланит его, началось другое волнение.

    Я спорю с хулящими, когда говорят они

О нем, словно не люблю о нем поминания.

И слушаю о другом, когда говорят со мной

Прилежно, хоть таю сам, о том первом думая.

    Пророк красоты! Все в нем — диковина прелести,

Но только лицо его — вот чудо великое,

Биляль его родинки на блюде щеки его

Стоит и из жемчуга чела его ждет зари.

Хулитель, по глупости, желает, чтобы я забыл

Его, но я веровал, не буду неверным я.

И девушка пришла в восторг от исполненных невольницей песен на лютне и нежных стихов. И невольницы продолжали петь одна за другой и говорили стихи, пока не спели десять невольниц, и после того Ситт Дунья взяла лютню и, затянув напев, произнесла такие стихи:

    Клянусь нежностью я боков твоих столь гибких, —

От огня страдаю разлуки я с тобою.

    Пожалей же сердце, горящее любви пламенем,

О месяц полный в мраке предрассветном!

Подари сближенье, с тобою мне, — постоянно я

Красоту твою при. сиянье кубка вижу.

    Как будто розы цвета всевозможного

Своей прелестью между белых мирт блистают.

А когда она окончила стихи, я взял у нее лютню и, ударив по ней на диковинный лад, пропел такие стихи:

    Преславен господь, что дал тебе все красоты,

И сделался я одним из тех, кто твой пленник.

    О ты, чей пленяет взор весь род человеческий,

Пощады для нас проси у стрел, что ты мечешь.

Две крайности — огнь и влага в рдеющем пламени —

Сошлись на щеке твоей по дивной природе.

    Ты — пламя в душе моей, и счастье ты для нее,

О, как ты горька в душе и как ты сладка в ней!

И, услышав от меня эту песню, — девушка обрадовалась сильной радостью, а затем она отпустила невольниц, и мы пошли в наилучшее место, где нам постлали постель всевозможных цветов. И девушка сняла бывшие на ней одежды, и я уединился с нею уединеньем любимых, и увидел я, что она жемчужина несверленая и кобылица необъезженная, и обрадовался ей, и я в жизни не видел ночи приятнее, чем эта ночь.

И я пробыл с нею целый месяц и оставил лавку и близких и родные места, и в один день из дней она сказала мне: «О свет моего глаза, о Сиди Мухаммед, я решила сегодня пойти в баню. Оставайся же на этом ложе и не сходи с места, пока я не вернусь к тебе».

И она заставила меня поклясться в этом, и я сказал ей: «Слушаю и повинуюсь!» А затем она взяла с меня клятву, что я не двинусь с места, и, захватив своих девушек, ушла в баню, и, клянусь Аллахом, о братья, не успела она еще дойти до конца переулка, как дверь вдруг отворилась и в нее вошла старуха и сказала: «О Сиди Мухаммед, Ситт Зубейда зовет тебя: она прослышала, как ты образован, остроумен и искусен в пении». — «Клянусь Аллахом, я не встану с места, пока не придет Ситт Дунья!» — ответил я. И старуха сказала: «О господин мой, не допусти, чтобы Ситт Зубейда разгневалась на тебя и стала твоим врагом! Поднимись же, поговори с ней и возвращайся на твое место».

И я тотчас же поднялся и пошел, и старуха шла впереди меня, пока не привела меня к Ситт Зубейде, а когда я пришел к ней, она сказала: «О свет глаза, ты возлюбленный Ситт Дуньи?» — «Я твой невольник и раб!» — ответил я. И Ситт Зубейда воскликнула: «Правду сказал тот, кто приписал тебе красоту, прелесть, образованность и совершенство! Ты выше описаний и слов! Но спой мне, чтобы я тебя услыхала». — «Слушаю и повинуюсь!» — ответил я. И она принесла мне лютню, и я пропел под нее такие стихи:

    Ведь сердце влюбленного бранят за любимых,

И тело ограблено рукою недуга.

    И всякий среди едущих, чьи кони уж взнузданы,

Влюблен, и возлюбленная его в караване.

    Аллаху я поручил луну в вашем таборе —

Я сердцем люблю ее, от глаз она скрыта.

    Довольна иль сердится, как сладок каприз ее!

Ведь все, что ни делает любимая, — любимо.

И, когда я кончил петь, она воскликнула: «Да сделает Аллах здоровым твое тело и душистым твое дыхание! Ты достиг совершенства в красоте, образованности и пенье! Поднимайся же и иди на свое место прежде, чем придет Ситт Дунья, — она не найдет тебя и рассердится».

И я поцеловал землю меж рук Ситт Зубейды и вышел, и старуха шла впереди меня, пока я не дошел до той двери, через которую вышел, и я вошел и подошел к ложу, и увидел, что Ситт Дунья уже пришла из бани и спит на ложе. И я сел у ее ног и стал их растирать, и Ситт Дунья открыла глаза и, увидев меня, сдвинула ноги и толкнула меня и сбросила меня с ложа. «Обманщик, — сказала она мне, — ты нарушил клятву и не сдержал ее! Ты обещал мне, что не сдвинешься с места, и нарушил обещание и ушел к Ситт Зубейде. Клянусь Аллахом, если бы я не боялась позора, я бы опрокинула ее дворец ей на голову!»