Хакер Астарты - [86]

А бегать от собак не следует, вспомнился Бунин. У Бунина побежал мальчик. Тот самый мальчик, который побежал у Достоевского, когда генерал приказал спустить собак. Алеша Карамазов, услышав об этом, крикнул: «Расстрелять мерзавца», и брат Иван одобрил: «Браво, схимник». Бунин, видимо, слишком лично пережил и потому забыл источник впечатления. А что от собак бегать «не следует», этот псевдомужественный тон получился у него в духе Локтева времен «Виолончелистки».

Эдингтоновская «стрела времени» перестала действовать, время остановилось. Хотелось верить, что партизанские собаки были неумелые и злые, что они долго и с перерывами рвали этого дядьку, прежде чем он перестал чувствовать боль.

Что же стало с городским головой, с полесскими затворниками Литвинчуками Николаем Николаевичем и Зинаидой Сергеевной, с русским в немецкой офицерской фуражке?

— Дом стоит, — сказал Борис Григорьевич, — даже колодец стоит, его только надо почистить. Я съездил в девяносто шестом, надеялся кого-нибудь найти. Там никто не живет. А тот дом стоит. Приезжали с «Беларусьфильма», снимали фильм по Тургеневу, дом подкрасили и кое-где подновили. Прежние хозяева то ли умерли, то ли сгинули.

Старый партизан хотел их найти и благодарить за то, что спасли ему жизнь, но не нашел.

— Хотел их оформить как праведников мира, которые спасали евреев. Чтоб пенсия и деревце в парке Яд ва-Шем. Может, Авраменко их оформил, — сказал он.

— За что? — вскинулась Людочка, отрываясь от мобильника, по которому уже некоторое время безуспешно названивала. — За то, что немцам не выдали?

— Ты-то что можешь об этом знать, — отмахнулся Борис Григорьевич.

— У Илюши один человек двух братьев спас, выдал за своих сыновей, все соседи знали и молчали.

Непонятно было, отчего она возмутилась. Может быть, Борис Григорьевич, равнодушный к добру и злу, мало ее ценил, может быть, страх за сына сделал немного сумасшедшей, а может, нервничала оттого, что не могла дозвониться.

Обратно в Нетанию меня забросила ее сестра. Эта молодая женщина с мужем, оба полненькие и свеженькие, мчалась в Кирьят-Шмону на своей «Мицубиши» выпуска начала девяностых годов. Их друзья организовали добровольный фонд помощи старикам, прятавшимся в бомбоубежищах: покупали в супермаркетах и везли продукты. «Мицубиши» тоже была забита пакетами, в основном — упаковками с минеральной водой. Из-за них еле удалось втиснуться на заднее сидение.

— Этих стариков бросили на произвол судьбы, — сказал муж сестры. — Одинокие и нищие, которым некуда было уехать. Мы на обратном пути прихватим двоих-троих.

— Мы тоже их не возьмем, — возразила жена. Она вела машину, а муж рядом с ней разбирался с ворохом бумаг и иногда звонил по мобильнику. Он удивился:

— Почему?

— Возьмем тех, кто с маленькими детьми.

И стала рассказывать, каково детям в бомбоубежищах, где живут по нескольку семей.

— Такие среди наших попадаются сволочи. Дети подерутся между собой, и они тут же бросаются защищать своих. Готовы всех убить ради своего ребенка.

Как только что Борис Григорьевич, она возмущалась «своими», а не Насраллой. Враги были не персонифицированы и не индивидуализированы. Это была стихия.

— И куда вы их привезете?

— У нас приятель через Интернет наладил систему. Все в центре страны, кто может взять к себе, посылают телефоны и адреса.

Хотелось сказать этим людям что-нибудь хорошее, но что я мог придумать? В машине был включен приемник, настроенный на русскоязычный канал. Все передачи были связаны с войной, и кроме первой фразы, сказанной мужем про брошенных стариков, больше никто ни слова не сказал про правительство. Сообщили о гибели четырех танкистов в подбитом российской ракетой танке, и все замолчали. «Мицубиши» ползла в уличных пробках Тель-Авива, и в соседних машинах тоже слушали радио и молчали. Возле железнодорожного вокзала я удивился:

— Поедем по приморскому шоссе?

— Четвертая дорога сейчас, наверно, забита резервистами. Доедем до Зихрон-Якова, там свернем.

Вырвались за город. Уже стемнело, машины летели с включенными фарами. На встречных полосах из Хайфы в Тель-Авив, отделенных бетонным парапетом, во всех трех рядах машины едва ползли, чуть ли не упираясь бамперами друг в друга. Это уезжали с севера страны, из зоны обстрела, поняв, что война затягивается.

Муж в это время разговаривал по мобильнику на иврите, обсуждал с кем-то, какая дорога сейчас загружена, а какая нет, спрашивал, что нужно везти, ему сказали:

— Воду сколько можешь.

— Нам надавали каких-то одеял там, всякую ерунду…

— Вези воду.

На подъезде к Нетании скорость машин снизилась. Где-то далеко впереди, видимо, начиналась пробка. Муж опять куда-то звонил, узнал, что пробка на приморском шоссе тянется от Нетании до самого Зихрон-Яков, и решил свернуть на 57-е шоссе, заметив при этом:

— Молодцы северяне. Если б запаниковали и разом кинулись на юг в первые дни, они бы все военные коммуникации парализовали.

«Мицубиши» взлетела на мост, и через два светофора меня высадили на 57-ом, в километре с небольшим от дома. От шоссе я шел по строящейся дороге, по меловому гравию, накатанному бульдозерами под асфальт. Справа была бензоколонка с придорожным минимаркетом, слева стояли вековечные эвкалипты и начинались коттеджи зеленой, в кипарисах и пальмах, окраины.