Хаджи - [5]

Отец еще должен следить, как бы сыновья его не надули, и таким образом традиция отцовского безразличия входит в образ жизни. Чтобы дать выход недовольству, детям мужского пола позволено командовать над всеми женщинами, даже над собственной матерью, и шлепать младших братьев. К четырем годам я уже научился командовать бабушкой, а бывало, и распространял свои мужские права на Наду или даже на маму.

Чем больше отец меня гнал меня прочь, тем больше мать выталкивала меня обратно. Я так часто таскался за отцом, что через некоторое время он просто устал от моей навязчивости и смирился с моим присутствием.

В один прекрасный день я набрался храбрости посмотреть ему в лицо. Я ему сказал, что немного научился считать, читать и писать и хочу ходить в школу в Рамле. Как младший сын, я должен был вскоре начать пасти коз — низшая должность в семье. Мысль мою отец встретил с презрением.

— Читать и писать умеет твой брат Камаль. Так что тебе нет в этом нужды. На следующий год ты будешь ухаживать за козьим стадом, и твоя будущая жизнь уже определена. Когда возьмешь себе жену, останешься в моем доме, и у тебя будет своя комната.

Казалось, это конец. Я вздохнул глубоко, как только мог.

— Отец, я кое-что знаю, — выпалил я.

— Что именно ты знаешь, Ишмаель?

— Кое-что, что и тебе надо знать. То, из-за чего мне надо ходить в школу в Рамле.

— Не смей загадывать мне загадки!

— В Табе девятьсот шестьдесят два отдельных участка земли, — выпалил я, чуть не задохнувшись от страха. — В других деревнях восемьсот двадцать участков. Это не считая общей земли, которую возделывают сообща.

Лицо Ибрагима помрачнело — знак, что он схватывает суть моего сообщения. Я совладал с дрожью…

— В счетных книгах, которые ведет Камаль, только девятьсот десять в Табе и восемьсот в других деревнях.

Я крепился, глядя, как его лицо наливается кровью.

— Ты уверен, Ишмаель?

— Да будет Аллах мне судьей.

Ибрагим ворчал и раскачивался взад и вперед в своем большом кресле. Пальцем он поманил меня ближе. От страха я чуть не прокусил губу.

— И что же от всего этого получается? — спросил он.

— Плату за семьдесят два участка Камаль с дядей Фаруком берут себе.

Ибрагим снова поворчал, протянул руку и потрепал меня по щеке. Я этого никогда не забуду, ведь он это сделал в первый раз за все время. Он погладил меня по тому месту, которое раньше столько раз шлепал.

— Ты позволишь мне ходить в школу?

— Да, Ишмаель. Иди в школу и учись. Но ни одной живой душе никогда не говори об этом, а то я отрублю тебе пальцы и сварю их. Понял?

— Да, отец.

Все произошло так быстро, что я не успел объяснить или даже убежать. Камаль, которому было девятнадцать, схватил меня за коровником, сбил с ног, прыгнул на меня и стал душить и бить головой о землю.

— Собака! — кричал он. — Убью!

Я лягнул его ногой изо всех сил, еще раз… пять раз. Он заревел от боли, отпустил меня и упал на колени. Я вскочил на ноги и схватил вилы. Камаль пополз, все еще согнувшись, и ринулся на меня. Я ударил его, он снова вскрикнул и, шатаясь, побрел по коровнику. Он нашел другие вилы и угрожающие двинулся на меня.

— Собака! — прошипел он.

— Камаль! — Он повернулся к вошедшей матери. — Не трогай Ишмаеля!

— Что ты знаешь, сумасшедшая старуха! Свинья! Ибрагим даже не спит с тобой!

— Сегодня он позвал меня к себе в постель, — спокойно сказала она. — И у меня есть кое-что интересное, чтобы рассказать ему.

Среди равных себе по возрасту и росту Камаль никогда не слыл бойцом. Он мог защититься только потому, что был сыном мухтара и умел читать и писать. Он мгновение подумал и опустил вилы.

— Никогда больше не трогай Ишмаеля, — повторила мама.

Она взяла вилы из моих рук и поглядела на нас, одного и другого.

— Никогда, — повторила она и вышла.

— День придет, — сказал Камаль.

— Зачем нам быть врагами, — сказал я. — Есть еще тридцать участков, о которых я отцу не сказал. Если мы договоримся, мне надо половину.

— Тебе рано играть в такие игры, Ишмаель, — сказал он.

— Я хочу половину. И мою половину ты будешь отдавать маме.

— А дядя Фарук?

— Ему — из твоей половины. Дяде Фаруку лучше бы быть поосторожнее, отец готов выгнать его из деревни. Ну как, согласен или нет?

Кипя от злости, он кивнул в знак согласия и вышел.

Когда мы с мамой через несколько дней снова спали вместе, она погладила меня по голове и сто раз поцеловала, плакала и говорила, как она мной гордится.

Вот так, не достигнув еще и девятилетнего возраста, я уже знал главный закон арабской жизни. Я против своего брата; я и мой брат против нашего отца; моя семья против родственников и клана; клан против племени; а племя — против всего мира. И все мы — против неверных.

Глава третья

«Стой, солнце, над Гаваоном, и луна, над долиной Аялонскою!»

Так Иисус Навин просил о свете, чтобы при нем разбить своих врагов.

Деревня Таба занимает небольшую, но стратегически важную высоту в Аялоне, который считают то долиной, то равниной. Перед Первой мировой войной германские археологические раскопки обнаружили на этом бугорке останки цивилизованного человека, датируемые более чем четырьмя тысячами лет назад. Если бы вам надо было попасть в Иерусалим с моря через Яффу, двигаясь на юг и восток, то пришлось бы попасть на равнину через пару сторожевых городов — Рамле и Лидду, где, как полагают, святой Георгий держал свой суд.