Хаджи - [202]

— Агарь! Принеси сейчас же ножницы. Позволь мне сказать тебе, Нада, что честь и целомудрие этой семьи будут соблюдаться.

— Тебе не надо больше беспокоиться о своей чести и моей целомудренности, — сказала она.

— Успокойся, Нада! — воскликнула мать.

Ибрагим сердито взглянул, не веря.

— Что ты имеешь в виду?

— Я больше не невинна.

Раздались причитания женщин. Рамиза упала в обморок. Глаза Ибрагима безумно расширились.

— Ты лжешь! — нелепо закричал он. Он в недоумении замахал руками. — Это правда, что ты говоришь?!

— Да.

— Тебя изнасиловали, взяли против твоей воли. Так это случилось!?

— Нет, отец, я сама хотела.

— У тебя… у тебя ребенок!

— Возможно, но может быть и нет. Какая разница?

— Кто он?

— Они, отец.

— Ты это сделала нарочно, чтобы унизить меня!

— Да, так, отец.

— Нарочно… чтобы унизить меня… лишить меня чести… Ты это сделала…

— Я слышала много раз, как ты спрашивал: кто скажет льву, что его дыхание плохо пахнет? Ты дикарь, отец. Если сейчас ты чувствуешь боль, то чувствуй ее глубоко и сильно, потому что это та боль, которую ты причинял мне каждый день моей жизни. Я не боюсь за свою жизнь, потому что она никогда на самом деле не начиналась. Ее никогда не было. Я никогда не жила для себя, только для тебя. Так что исполняй свой благородный долг.

— Нада, очнись!

— Иди к черту, отец.

— Нада!

— Когда-то Ишмаель читал мне об иерихонской шлюхе, которая прятала шпионов Иисуса Навина. Так что отомсти за позор, который принесла тебе твоя дочь-шлюха. Я пойду гулять по улицам Иерихона. Ты меня найдешь.

Она вышла, а Ибрагим бросился в свою спальню и вернулся, застегивая пояс с висевшим на нем кинжалом. Он рванулся к выходу. Агарь загородила ему дорогу, упала на колени, обхватила его руками.

— Нет, Ибрагим! Прогони ее. Мы никогда не произнесем ее имени!

Рамиза повисла на нем, обняв его руками. Он яростно отшвырнул их, отпихнул обратно. Они скорчились на полу, рвали на себе волосы, а он, шатаясь, вышел вон.

Тело Нады нашли в канаве на следующее утро. Шея у нее была сломана и горло перерезано. Ее волосы были грубо острижены.

Глава тринадцатая

Увидев у моста Алленби доктора Мудгиля с мукой на лице, я без слов понял, что случилось.

— Нада, — только и сказал он.

Как странно. Я не заплакал. Доктор Мудгиль просил меня не ходить в дом отца. Он просил меня уехать вместе с ним в Лондон.

— Нет. Сейчас я пойду домой.

Странно… я не мог плакать… и не был испуган…

Я заметил ужас в глазах матери, прикованных ко мне, когда я проталкивался через испуганных соседей. Я вошел в гостиную.

Хаджи Ибрагим сидел в своем большом кресле, ожидая меня. Его глаза в красных жилках были вдвое больше, чем обычно. Лицо отражало причудливые тени от мерцающего света свечей перед фотографиями Омара и Джамиля. Я смотрел на него, наверно, целый час. Не было слышно ни звука, кроме нашего хриплого дыхания.

— Говори! Говори! Я приказываю тебе говорить! — сказал он чужим голосом.

Прошел еще час. Его глаза вкатились обратно в голову. Он выкарабкался из своего кресла и неровной походкой подошел к столу. Он распахнул одежду, вытащил свой кинжал, еще со следами крови Нады, и воткнул его в стол.

— Ты… ты когда-то был моей надеждой… — проскрипел он. — Но у тебя нет храбрости женщины. — Он подошел ко мне и обнажил горло. — Давай, Ишмаель, сделай это!

— О, да, да. Я собираюсь убить тебя, отец, но сделаю это посвоему. Твой кинжал мне не нужен. Я просто буду говорить. Я буду говорить с тобой — на смерть. Так что открой свои уши, отец, и слушай очень внимательно. — Он уставился на меня. Я начал. — В Яффо я сам видел, как обеих твоих жен и Фатиму насиловали иракские солдаты!

— Ты лжец, — прорычал он.

— Нет, отец, я не лгу. Их было восемь или десять, и они один за другим подходили к женщинам, и я видел, как в них входят их огромные мокрые скользкие члены!

— Лжец!

— Они бросались на голые тела твоих жен. Они хохотали и шлепали их по задницам! Они отлично провели время!

— Лжец!

— Продолжай, отец! Вытащи из стола свой кинжал и убей меня. Убей нас всех!

Внезапно Ибрагим схватился за грудь и вскрикнул, как будто его пронзила острая боль. Он стал хватать ртом воздух:

— Сердце… мое сердце…

Он закружился по комнате, натыкаясь на все. Он упал. Я встал над ним.

— Не можешь вытащить из стола свой кинжал, отец? Нет? Плохи дела. Я видел, как полдюжины их трахали мать на полу! Трахали на полу!

— А-а-а-а-а!

Он стоял на четвереньках, ползая, извиваясь и давясь, и сопли свисали у него из носа, из глаз, изо рта.

— А-а-а-а-а-а!

Он добрался до стола и попытался встать. Он обхватил рукоятку кинжала и дернул. Он не поддался. Стол опрокинулся. Он лежал и булькал, вскрикивал, потом затих совсем.

Глава четырнадцатая

Семья потянулась обратно в дом, и всех знобило от ужаса. Я ждал, что они станут причитать и бушевать при виде тела Ибрагима у моих ног. Странно, но ничего этого не было. Они посмотрели на меня и отпрянули в страхе. Внезапно мне пришло в голову, что в тот момент они приняли меня за своего нового хозяина. Я оставался бесстрастным, почти отстраненным. А потом возникло ощущение восторга. Я отомстил за свою любимую сестру, и я сделал это, сломив самого сильного, самого устрашающего вида человека из всех, кого когда-либо знал. Я мог кричать от радости от того способа, которым я его убил. Он умер в муках, как будто тысяча муравьев впилась ему в подмышки.