Хаджи - [17]

Эфенди перестал есть и тщательно вытер руки носовым платком, затем вытащил карандаш и блокнот и стал подсчитывать.

— В финансовом отношении это не имеет смысла. Каждая лира, которую я получаю от Табы, пойдет на оплату такой охраны.

— Может быть, мы сможем что-нибудь сообразить, — сказал Ибрагим.

— Уверен, у тебя есть задумка.

— Скажем, восемьсот дунамов, которые я сейчас арендую у вас, вы передаете мне.

— А ты чуточку жулик, Ибрагим.

— И еще пятьсот или шестьсот дунамов болота, которые теперь не используются. Их я тоже хочу.

— Ты насмотрелся на евреев.

— Мне от евреев ничего не надо, кроме их австралийских деревьев.

Кабир выкарабкался из глубокого кресла.

— Цена непомерная, — сказал он.

— Обдумайте это, — сказал Ибрагим. — Я не буду заключать союза с евреями, но ведь они тоже, конечно, враги муфтия. Когда они на одной стороне шоссе, а Таба с отличной стражей — на другой… Подумайте… Разве для вас не важно закупорить муфтия в Иерусалиме и не пускать его в Лидду и Рамле?

Кабир откинулся в кресле и выудил из миски несколько последних виноградин.

— Невозможно, — сказал он и направился к двери.

Он остановился и обернулся. Он подумал: «Если хочешь чего-нибудь от собаки, начни называть ее хозяином».

— Идет! — вдруг сказал Кабир. — Одно условие. Эта охрана, что ты собираешься создать. Ни они, ни твои деревенские не должны причинять беспокойства евреям. Евреи могут не быть нашими союзниками, но они служат взаимным интересам. Лучше евреи, чем муфтий.

— Но я не собираюсь заводить дружбу с ними, — настаивал Ибрагим.

— Кто друг? Кто враг? Кто союзник? — Кабир пожал плечами. — Все стало очень сложным. Но такова уж наша натура. Мы с тобой понимаем друг друга, Ибрагим.

— Было бы хорошо, — сказал Ибрагим, — когда мы выйдем из дома, чтобы мы прошлись до площади плечом к плечу, как братья. Это произведет впечатление.

Фавзи Кабир улыбнулся. Его ободрал неграмотный, у которого предки были бедуинами. Но зато он уедет из Табы, имея там сильного союзника — страховую гарантию нескольких миллионов фунтов, которые он вложил в Палестину. Он открыл дверь и ущипнул Ибрагима за щеку.

— Одно только помни. Никогда больше не вызывай меня.

Глава восьмая

После визита Кабир-эфенди жизнь Ибрагима круто изменилась. Для оставшихся в Аялонской Долине феллахов Ибрагим стал защитником. Он заставил приехать к себе могущественного человека — дерзко подверг унижению такую фигуру. Как ветер в пустыне, распространилась молва о том, как Ибрагим убедил эфенди сохранить Табу.

Для Ибрагима это было как упавший с дерева плод: ему больше не надо было платить ренту, он стал полным владельцем земли. Да, Ибрагим сделал себе благо, но он заслуживал и большего за все, что сделал. И как венец его удачи, Агарь родила сына, Камаля.

А самым престижным и очевидным для всех знаком власти, о каком только может мечтать арабский мужчина, стала его личная гвардия из дюжины свирепых воинов.

Теперь его шейхи и мухтары куда меньше были склонны пререкаться с ним из-за пустяков. Под его властью находилось более двухсот семей, насчитывавших пятьсот человек. Он обладал безоговорочным контролем: в полнейшем смысле вождь племени.

После сбора урожая 1925 года Ибрагим объявил, что совершит паломничество в Мекку и станет первым в долине сельским жителем, когда-либо сделавшим это. По возвращении он в последний раз изменил свое имя, присоединив к нему высший титул — хаджи, ибо он побывал в Мекке.

Все это не принесло ему полного счастья. Он продолжал проводить долгие часы на холме и злиться на евреев Шемеша и других еврейских поселений региона. Табу и Шемеш все так же разделяла атмосфера холодности, и только Фарук имел дело с теми проблемами, которые неизбежно возникали между ними. Уже который год евреи получали урожай за урожаем, и болото почти совсем исчезло.

Ибрагим обещал напасть на евреев, когда они будут собирать урожай, но не сдержал слова. И не только из-за запрета, наложенного Кабир-эфенди, но и потому, что знал, что даже с его личной «милицией» не покончить ему с евреями. В Шемеше, как и в любом другом киббуце в Аялоне, Хагана под руководством Гидеона Аша была силой, вполне способной защитить себя. Поговаривали даже, что евреи изготавливают оружие на тайных заводах в киббуцах. Весной 1927 года Шемеш пустил большую птицеферму, которая освещалась всю ночь, чтобы увеличить производство яиц. Позднее в том же году они увеличили свое стадо и производство молока, чтобы поставлять продукты самому Тель-Авиву и Иерусалиму.

Несмотря на запрет Ибрагима, между его феллахами и еврейскими фермерами кое-какие контакты все-таки поддерживались. Особенно там, где соседствовали их пашни. Евреи устроили ограды из кактусов, шипастой ююбы и опунции, но сквозь них можно было проникнуть, чтобы украсть несколько цыплят или плодов.

Случалось, евреи и феллахи разговаривали и даже торговали друг с другом. Этот временный мир взорвался под конец сбора урожая 1927 года.

Во время сбора винограда один деревенский из Табы пробрался на террасы, подождал, пока последний из евреев вернется в киббуц, и начал воровать виноград.

Одна женщина из киббуца заметила Хани, но прежде чем она позвала на помощь, он ее схватил, швырнул на землю и в панике нанес ей тяжелые удары по голове. Когда он увидел ее на земле избитой и с открытыми ногами, им овладела похоть. Он сорвал с нее одежду и попытался изнасиловать. Крича, кусаясь и лягаясь, ей удалось отбиться, но она была тяжко травмирована, у нее был сломан нос и выбито несколько зубов. Еще большую ярость вызвало известие о том, что она была беременна.