Хадж во имя дьявола - [9]

А дело было такое. У одного дома мы остановились. Парни переглянулись, потом один из них подставил мне сложенные в замок руки.

— Давай — и снимешь там внутри крюк на дверях.

С этими словами меня подняли к форточке. Я, ни о чем долго не думая, да и некогда было думать, пролез в форточку и, держась за ручку окна, спустился против статуи в рыцарских доспехах.

— Быстрей, — донесся голос с улицы.

И я кинулся к дверям. Двери держал кованый крюк, входивший в толстую петлю, торчащую из стены. Когда я с немалым трудом скинул крючок, снаружи потянули за ручку, и обе половины открылись. Один из парней сразу кинулся внутрь музея. (Да, это был музей.) А второй очень аккуратно закрыл двери и набросил крюк. Я так и не узнал, что они взяли там и зачем приходили, и взял только кольчужную рубашку, и мы скрылись.

А еще спустя дней десять я снова их встретил, и один из них, подмигнув, сунул мне в карман пачку денег:

— Это твоя доля, пацан.

Одного из них я встретил спустя много лет в лагерях. Но тогда не он уже, а я ему оказывал покровительство. А пока мне надо было решить еще две проблемы. Первая была чисто теоретическая: я участвовал в воровстве, т. е. я стал вором. Вор — враг общества. Это я прочел в газете. Враг общества. В этом было что-то особое, романтическое. Владимир Дубровский, Карл Моор. Враги общества. А общество было лживым и наполненным какими-то подлыми и мерзкими существами, которые говорили одно, а делали другое. А отец говорил матери (я это слышал):

— У мальчика будет своя жизнь, не твоя, не моя, а его собственная. И он должен уметь стоять на ногах. Я не поощряю драки. Но он должен уметь защищать себя, свою честь, и это его право. Милиция здесь ни при чем.

Вторая проблема — куда деть деньги. Но с этим все оказалось проще — я поехал путешествовать. Меня свели с такими же, как я, хотя в основном это были беспризорные. И я поехал с ними в Азию. Я уже знал, что кругом вездесущие и всезнающие менты, но их можно и должно обмануть. Я много знал такого, о чем эти мальчишки не подозревали, впрочем, и наоборот, разве я мог знать, что гуся можно выпотрошить, обмазать глиной, закопать чуть-чуть и жарить на костре или что картошку можно испечь под ведром. Они также много знали. Например, о женщинах, и умели ругаться. А я не понимал значения большинства слов. Я вообще в этом отношении был удивительно малознающ и наивен, то есть, я понимал, что капустное поле — это не то поле, но что же это в конце концов? Я так до конца и не знал, да и не могу сказать, что сильно этим интересовался. Меня тянули путешествия, чужие города, приключения. Конечно же, меня ловили, доставляли домой. Мать, впадая в истерику, кричала, что я буду бродягой и бандитом, я, единственный в роду. А отец уже лежал в больницах, медленно умирал. И только однажды, тяжело глядя на меня белыми от какой-то скрытой боли глазами, медленно проговорил:

— Берегись. Закроются мои глаза — худо тебе будет, худо!

Вообще молодости свойственна жестокость. А что такое слезы матери? Так, что-то далекое и абстрактное… Узнаешь, когда сам станешь родителем… И еще, чтобы на время закончить эту тему, расскажу о кольчуге.

Не знаю, была ли это женская кольчуга или какая-то подростковая, но однажды я надел ее на телогрейку, сверху надел полушубок и поехал на ВИЗ, это у нас здесь, в Екатеринбурге, есть такой район — Верх-Исетский завод. Возникла драка — драки возникали в то время постоянно — и меня ударили ножом в спину, ударили подло, наотмашь, и нож, встретив кольчугу, сломался в двух местах. А мальчишка, его почему-то звали Старым, исходя визгом, бросился бежать, петляя, как заяц. Вот, собственно, история с кольчугой.

Однажды меня спросили, как же это так, приличный мальчик из приличной семьи… Я не знаю, что значит в наше проклятое Богом время приличная семья. Это кто такие? Помилуй Бог, не знаю. Ну да, отец не лакал водку, как свинья помои, не выгонял нас голых и босых из дома. Да-да, сыну старались дать образование, научили завязывать галстук, правильно подбирать рубашки, не чавкать за столом и читать книга. Что еще… Ну да, было фортепиано, знали языки. Так это же было и очень неприлично, буржуазные предрассудки, барские замашки. А приличная семья — это совсем не то.

Не хватало нам пролетарского происхождения, которым все так чванились в те времена. Разве в таких семьях родятся приличные мальчики, где читают Киплинга, а не Гайдара, А. К. Толстого, а не Маршака, Шекспира, а не Вишневского. Или, может быть, приличные — это те, которые набивали защечные мешочки, торгуя мелочью по лавкам? Но смею утверждать, что никто из моих предков не был торгашом, не знаю, были ли среди них разбойники и контрабандисты, может быть, я — единственный выродок. Но я — истинный сын своего времени. Меня и многих таких же, как я, родило время, общество, его отвратительная лживость, бездуховность и кровожадность, его нравы и порядки, его кумиры и вожди, разобщенный и искалеченный народ.

Так вот, странные слова про Глиста, сказанные дядей Ваней тогда, над мертвым Котиком, в моем воображении превращались в чудовищ: то в гигантскую траурную сколопендру, передвигающуюся отвратительными судорожными рывками, то в какого-то красного паука, то в белую, как туман, тень, от которой тянуло холодом.