Хадасса - [7]

У входа Шарль зажег свет, потому что на улице стало темно. В почти опустевшей Лавке слышно, как маленькие сапожки отмеряют шаг, раздаются звуки белых и черных клавиш пианино, стук ливня в витрину и вой неутомимого ветра, проносящегося с запада на восток мимо квартала домов с башенками, в сторону жилищ ремонтников, обитающих по краям улочек. Управляющий приступает к расстановке пустых ящиков позади магазина, а продавец забирает выручку в кассе. Ян смотрит на женщину, разглядывающую фрукты. На ней свободное пальто без пояса, чулки телесного цвета, сапожки на плоских каблуках. Она оборачивается к прилавку, где иммигрант ждет ее, так как не спускал с нее глаз, начиная с яблочного прилавка, и не мог иначе. Клиентка пока еще не видит его, ее взгляд прикован к сумке, затем она смотрит на половицы под ногами. Лицо ее обращено в сторону Яна, через секунду он заметит его бледность под черным фетром шляпки. Затем голубые глаза с зелеными прожилками. Она приближается, и это происходит. Они стоят лицом к лицу, разделенные деревянным прилавком, весами и кассой, набитой деньгами. Молодая женщина поднимает руку, чтобы положить яблоки, и в этот момент видит бакалейщика, который смотрит на нее. Блондина с пухлыми губами. Худого, высокого человека, приковавшего свой взгляд к ее лицу. На нее пристально смотрят, на каменной стене за кассой стрелка часов останавливается на мгновение, и в этом промежутке она, женщина, обнаруживает, ощущает, что такое быть предметом внимания со стороны мужчины. Сомнений не возникает, клиентка не опускает глаз, как должна была бы сделать, как делала всегда. Для нее невероятно, недопустимо смотреть на такого мужчину, как он, тем не менее она это делает и продолжает делать, что необъяснимо, в первый раз с ней происходит такое, и она еще не понимает, о чем думает, сама этого не знает, а просто позволяет смотреть на себя. Теперь стрелка снова движется, но ничего не меняется, все сосредоточилось во мгновении, когда их взгляды встретились. Ощущается влажность, момент пройден, тысячная доля секунды, а далее, прежде чем склонить голову к яблокам, она, как воровка, уносит блондина в своей голове, и это происходит инстинктивно, непостижимо, что хуже всего. Сразу после этого возникает дрожь, дурнота и сожаление. Кончено, она приказывает себе не думать об этом и не будет больше думать. И вдруг пугается, а если кто-то стоял тут за ее спиной, может быть, кто-то видел, нет, она ничего не почувствовала, больше не дрожит, она не смотрела на мужчину за прилавком, не заметила белокурого блеска его волос, белых лучиков, напоминающих взмахи ресниц… мужчина такого высокого роста, а ее муж намного ниже, ах, яблоки — поскорее, и она неуклюже кладет сумку на чашечку весов, ведь ничего же не произошло, утешает она себя, уже готовая забыть о фруктах, убежать под дождь, вернуться домой, закрыть двери и запереть засовы. Она стоит неподвижно, и наступает пустое мгновение, наполненное двенадцатью яблоками, которые взвешивают. Бесконечный миг для той, чей взгляд прикован к прилавку.

Поляк уверен, он встретился с нею впервые. Светлые глаза с глубокими, чернее черного, прожилками, он никогда не видел ничего подобного. Ему не нужно слышать ее голос, все происходит в белом безмолвии лица, которое медленно окрашивается румянцем. Она держит купюру над прилавком, приковав взгляд к бумажке, а Ян не отрывает глаз от ее очей. Она не знает, почему он не берет деньги, ей приходится взглянуть вверх, чтобы понять, и тогда наступает второе мгновение встречи, и в этот затянувшийся миг существуют только взгляды, которые пристально созерцают друг друга… Оба поражены, но ни она, ни он не понимают, что происходит, быть может, нечто очень важное. Как переход из лета в осень, как стук ветвей, скользнувших по запотевшему окну на улице Ваверли, как все розовое, белокурое, голубое, зеленое, смешавшееся в бемолях сонаты, как новое биение сердца, конец чего-то одного и начало совсем другого, да, это жизнь закрутилась, вдруг ошалев, и руки судорожно сжимаются, покрываются влагой, глаза уже никогда не станут прежними, так рождаются две новые бессонницы, а между тем денежная купюра дрожит, стремясь быть полученной, лишь бы эта карусель остановилась.

Ян протягивает руку, чтобы взять деньги, и под взглядом женщины и иммигранта купюра перекочевывает из одной руки в другую. При передаче пальцы оказались совсем рядом, так близко, что кулачок клиентки, вдруг потяжелев, резким ударом обрушился на прилавок, женщина вернула его на место, прижав к телу, и больше не показывает ему своих глаз, так решено. Ян нажимает на клавиатуру, она слышит, как кнопки считают, затем открывается ящичек кассы, и высыпаются монеты. После чего — немыслимо, но она делает это — женщина снова смотрит на него, да, смотрит, ведь все это так серьезно. Они глядят друг на друга. Он протягивает ей монеты, и она кладет их в свою маленькую перчатку, сложенную гнездышком.

5

Я помню тишину, прерываемую словечками, которыми во все времена перебрасываются от парты к парте. Помню горы работ для проверки и черные тучи, пробегающие за застекленной стеной в течение октября. Яростные ветры, пугавшие рыжеволосую Либи Розенберг, желание девочки, чтобы однажды миссис Адлер поставила ее парту подальше от грома, потому что, быть может, однажды он обрушится ей на голову. Я помню, как Ити однажды на прогулке подарила мне последний бальзамин из сквера. Двенадцатилетние ученицы, загадочные упрямицы. Я помню дни контрольных, когда хрупкая, обворожительная Хадасса Горовиц, как ни странно, вдруг сильно заболевала…