Гюго - [4]

Давно не осталось следов от этого старинного здания, нет больше в Париже и. той улицы, где оно стояло. Нет и сада. Но этот сад шумит, зеленеет, манит в свою чащу, он живет в стихах Гюго, в его романах.

«Деревья нагибались к терновнику, терновник тянулся к деревьям, растение карабкалось вверх, ветка склонялась долу; то, что расстилается по земле, встречалось с тем, что расцветает в воздухе… Этот сад уже не был садом, — он превратился в гигантский кустарник, то есть в нечто непроницаемое, как лес, населенное, как город, пугливое, как гнездо, мрачное, как собор, благоухающее, как букет, уединенное, как могила, живое, как толпа…»[1]

Совсем недалеко шумел Париж, а здесь царила тишина. Лишь щебет птиц да детский смех доносились до прохожего из-за ветхой садовой решетки.

Госпожа Гюго отдала сыновей учиться — старшего в лицей, а Эжена и Виктора в частную школу. Их учитель «папаша Ларивьер» был раньше священником. В дни революции он отрекся от духовного сана и женился на своей служанке. Она оказалась отличной женой и помощницей, вдвоем они стали обучать грамоте ребят с окрестных улиц.

В классе рядом с братьями Гюго сидели дети ремесленников, рабочих, лавочников — бедовые парижские гамены. Ларивьер давал Виктору и Эжену домашние уроки латыни и греческого. На второй год обучения мальчики уже бегло читали и переводили тексты Горация.

Уроки отнимали у них несколько часов в день. Остальное время братья проводили в саду. Кустарники превращались в дикие заросли, где скрываются разбойники. Бурьян, лопухи, крапива — это вражеские войска, с которыми ведутся жестокие сражения. Каждая птица, каждый жучок имеет свое имя. Тля — это «мартовская голова», паук — «коси-сено», черный жук — «черт».

А в большой яме под камнями живет таинственное чудовище — «глухой». Виктор и Эжен часами охотятся за ним, но оно никогда не показывается, прячется где-то, никому не ведомое, страшное, черное. На кого оно похоже? Вероятно, сразу и на змею, и на жабу, и на ужасного мохнатого паука. Мурашки по спине пробегают, как только представишь его себе.

Охотники за чудовищами, воины, исследователи, древолазы, они приходят домой исцарапанные, в синяках. В клочки летят штаны и рубашки из самой крепкой парусины. Но мать не сердится. На то они и мальчишки. Разве лучше, если б они были трусливыми тихонями?

Госпожа Гюго жила уединенно. В доме бывали лишь старый учитель Ларивьер да супруги Фуше, давние друзья семьи.

Пьер Фуше, секретарь Военного совета, еще в юные годы подружился с Леопольдом Сижисбером, хотя ни по темпераменту, ни по вкусам не походил на своего шумного, жизнелюбивого приятеля. Тихий, сдержанный, привыкший к размеренным канцелярским занятиям, Фуше мог целый вечер просидеть молча в обществе своей неразлучной табакерки и свежей газеты. Его жена, простая добрая женщина, была всецело поглощена заботами о муже и детях.

С этими друзьями госпожа Гюго отводила душу, при них можно вволю поносить «корсиканское чудовище Буонопарте». Они не выдадут! Пьер Фуше ведь сам сочувствует роялистам. С ним можно вспомнить и о днях молодости, ведь он был единственным гостем на свадьбе Гюго. Леопольд Сижисбер в тот вечер поднял бокал и пожелал, чтоб у него родился сын, а у Фуше — дочь и чтобы дети поженились, когда вырастут.

О давнем пожелании теперь, впрочем, не вспоминали, хотя у Гюго подрастали три сына, а у Фуше в 1803 году родилась дочка Адель. Эта румяная, черноглазая девочка приходила по воскресеньям вместе с родителями и братом в фейльянтинский дом. И какие веселые игры затевали с ней ее шумные товарищи! Полет на качелях под самое небо. Лихая езда на маленькой хромой тележке. Эжен и Виктор — отличные рысаки, а в «карете» очаровательная принцесса. На глазах у нее повязка, щеки горят, черные кудри летят по ветру.

— Угадай, где мы? Нет, нет, повязку не трогать, нельзя подсматривать!

И мальчики хохочут, прыгают, хлопают в ладоши. Они так запутали дорогу неожиданными поворотами, что Адель ошиблась. Ей кажется, что она совсем в другом конце сада, а может быть, даже где-то на краю света!..

* * *

Однажды в фейльянтинском доме появился совсем новый гость. Стройный, черноволосый, уже немолодой, но глаза сверкают, как у юноши.

— Это твой крестный, — сказала Виктору мать, а крестный обнял мальчика и высоко подбросил его в воздух сильными руками совсем так, как делал когда-то отец.

Гость остался у них обедать. И в этот день братья не спешили убежать в сад. Они слушали рассказы крестного. Он знал все — о войнах, о дальних странах, о далеких временах.

На другой день он опять появился за обеденным столом. И на третий. А потом Виктор и Эжен узнали, что крестный совсем остался у них жить, только не в самом доме, а в маленькой полуразрушенной часовне в глубине сада. Когда братья приходили из школы, он играл с ними и помогал делать уроки. Посадит рядом Виктора, откроет томик Тацита или Вергилия, и латинские книги как будто оживают, когда они читают их вместе. История делается увлекательной. Войны Митридата. Походы Цезаря. Брут…

— Почему он убил Цезаря?

— Свобода прежде всего, — отвечает крестный.

Свобода… Виктор невольно связывает эти слова о свободе с тем, что он слышал от матери об «узурпаторе Бонапарте».