Гюг-Волк - [24]
Тут добрая женщина остановилась, медленно понюхала табак и, казалось, собиралась с мыслями. Я весь обратился в слух.
— Было около половины одиннадцатого, — начала она, — я работала, сидя у кровати; по временам я подымала полог, чтобы видеть, что делает граф; он не двигался; он спал сладким сном ребенка. Все шло хорошо до одиннадцати часов. Тут я почувствовала усталость. Когда становишься старой, господин доктор, то ничего не поделать, падаешь помимо своей воли; да мне ничего и на ум не приходило; я говорила себе: «Он проспит до утра». К полночи ветер прекратился; большие окна перестали дрожать. Я встала, чтобы посмотреть, что делается на дворе. Ночь была темная, как бутылка чернил; наконец, я снова села в кресло, взглянула еще раз на больного; вижу, он не изменил своего положения; я взяла снова вязанье; но через несколько минут заснула… заснула… можно сказать… хорошо! Кресло было мягкое, как пух, в комнате тепло… Что делать?.. Я спала около часа, как вдруг проснулась от притока свежего воздуха. Открываю глаза и что же вижу! Большое среднее окно открыто, занавеси отдернуты, а граф, в рубашке, стоит на окне!
— Граф!
— Да.
— Это невозможно… Он еле может двигаться.
— Я не спорю! Но я видела его, как вижу вас: он держал в руке факел; ночь была темная и воздух так тих, что пламя факела не колебалось.
Я в изумлении смотрел на Марию-Анну.
— Сначала, — продолжала она после минутного молчания, — при виде этого человека с голыми ногами в такой позе я пришла в такое состояние… что хотела крикнуть… но потом подумала: «Может быть, он лунатик! Если ты крикнешь… Он проснется… упадет… он погибнет!» Ну, хорошо, я молчу и смотрю во все глаза… Вот он медленно подымает факел, потом опускает его… подымает и опускает, как будто давая сигнал; потом он бросает факел в ров, закрывает окно, задергивает занавеси, проходит мимо, не видя меня, и ложится, бормоча Бог знает что!
— Вы уверены, что видели все это, сударыня?
— Еще бы!..
— Странно!
— Да, я знаю; но это так. Ах! В первую минуту это так взволновало меня… Потом, когда я увидела его лежащим, как ни в чем не бывало, на кровати, со сложенными на груди руками, я сказала себе: «Мария-Анна, тебе приснился дурной сон, не что иное», — и подошла к окну; но факел еще горел; он упал в чащу, несколько влево от третьего подземного входа, и блестел, как звездочка: отрицать было невозможно.
В продолжение нескольких секунд Мария Лагут молча смотрела на меня.
— Вы, конечно, понимаете, сударь, что с этой минуты мне слышалось что-то за креслом. Это не был страх, но беспокойство; это мучило меня! Рано утром я побежала будить Оффенлоха и послала его к графу. Проходя по коридору, я заметила, что первого факела не было в кольце; я сошла вниз и нашла его около маленькой тропинки, ведущей в лес. Вот он.
Она вынула из-под передника обгорелый факел и положила его на стол.
Я был поражен.
Как человек, которого я видел накануне таким слабым, истощенным, мог встать, пойти, открыть и закрыть тяжелое окно? Что означал этот сигнал в ночи? Мне казалось, что я присутствовал с широко раскрытыми глазами при этой странной, таинственной сцене, и мысль моя невольно перенеслась к «Чуме». Наконец, я пробудился от этого внутреннего созерцания и увидел, что Мария Лагут встала и собирается уходить.
— Сударыня, вы хорошо сделали, что предупредили меня, — сказал я, — благодарю вас. Вы никому не рассказывали об этом случае?
— Никому, сударь, такие вещи говорятся только священнику и доктору.
— Ну, я вижу, что вы молодец.
Мы обменивались этими словами на пороге башни. В эту минуту Спервер со своим другом Себальтом показался в глубине галереи.
— Эй, Фриц, — крикнул он, проходя по куртине, — какие я тебе скажу новости!
— Ну… Еще новое, — проговорил я про себя. — Право, дьявол мешается в наши дела.
Мария Лагут исчезла. Старый браконьер и его товарищ вошли в башню.
На лице Спервера выражался сдержанный гнев; лицо Себальта носило выражение горькой иронии. Почтенный ловчий, поразивший меня в день моего приезда в Нидек своим меланхолическим видом, был худ и сух, как щепка; одет он был в охотничью куртку, перетянутую кушаком, на котором висел нож с роговой ручкой; высокие кожаные гетры заходили за колени; рог висел на перевязи. На голове у него была широкая фетровая шляпа с пером цапли. Его профиль, заканчивавшийся рыжей бородкой, напоминал косулю.
— Да, — продолжал Спервер, — хорошие ты узнаешь новости.
Он бросился на стул и с отчаянием схватился за голову. Себальт спокойно снял через голову рог и положил его на стол.
— Ну, Себальт! — крикнул Гедеон. — Говори же.
Потом, взглянув на меня, он прибавил:
— Колдунья бродит вокруг замка.
Эта новость была бы мне совершенно безразлична до сообщения Марии Лагут, но теперь она поразила меня. Между графом Нидеком и старухой были какие-то отношения; я не знал, в чем они состояли; нужно было узнать во что бы то ни стало.
— Одну минутку, господа, одну минутку, — сказал я Сперверу и его другу-ловчему. — Прежде всего я хотел бы знать, откуда является колдунья?
Спервер, пораженный, взглянул на меня.
— Бог знает, откуда, — сказал он.
