Гувернантка - [4]

— Разумеется, этого желает и царь, — продолжила мадемуазель Альберт. — Александр намерен осуществить эту реформу. Но, полагаю, это очень опасная затея. Почему бы не оставить все как есть, как говорит Елена Петровна!

Софи, несмотря на исходящее от печи тепло, поежилась. В доме чересчур жарко. И в ее комнате тоже. В этой крохотной частичке огромного здания было намного теплее, чем в маленькой спальне родного дома в Англии. Тогда почему ее бросило в дрожь, словно от какого-то дурного предчувствия? В другом конце комнаты, в углу перед иконой, теплился красноватый огонек лампады. Созерцание иконы подействовало на Софи успокаивающе, хотя Аделаида назвала бы это идолопоклонством. Свет мерцал на нимбе святого, придавая лику мягкость и доброту. Каким окажется князь?

— Должно быть, он хороший человек, — повторила девушка. — Князь, я имею в виду.

— Каким бы хорошим он ни был, что стоящего в том, чтобы отпустить на волю пятьдесят тысяч крепостных, которых он кормил и поил? Не вижу здесь ничего умного. Холопам лучше оставаться там, где они находятся, — под защитой своего хозяина.

— Мне трудно об этом судить, — заметила Софи, — поскольку я ничего об этом не знаю. Я недостаточно умна, чтобы беспокоить себя подобными вещами.

Мадемуазель Альберт бросила на Софи острый взгляд. «Нет, — подумала она, — возможно, ты недостаточно умна, чтобы понимать вещи из мира мужчин, но твоего ума вполне хватит, чтобы понять вещи из мира женщин. Ты молода, и у тебя красивые глаза. — Она непроизвольно дотронулась до темных усиков над губой. — Ты здесь не нужна. Юность тянется к юности. Ты отнимешь у меня Татьяну и Екатерину. Зачем понадобилась англичанка, когда есть я?»

Покидая комнату, женщина обронила:

— Ваш путь был долгим и утомительным. Я приказала принести ужин вам в комнату, так что вы можете ложиться спать, если пожелаете.

— Как предусмотрительно с вашей стороны, мадемуазель!

Когда француженка покинула комнату, вошла Маша с зажженной лампой. За ней явился лакей в белых перчатках. Поставив поднос, покрытый белоснежной салфеткой, на столик, он с поклоном удалился.

Маша и Софи посмотрели друг на друга.

— Parlez-vous Frangais?[1]

Маша присела в глубоком реверансе, улыбнулась, затем поднялась и, махнув рукой, сказала что-то по-русски. Потом подвинула стул для Софии, и сервировала ужин. Софи улыбнулась и уселась за столик. «Теперь я вижу, — подумала она, — что должна приступить к изучению русского как можно скорее». Дымящийся борщ оказался восхитительным. К тому времени, как девушка покончила с едой, она почти спала, поэтому с радостью утонула в мягкой перине, заботливо взбитой горничной.

Утро обещало быть насыщенным. Сразу после завтрака мадемуазель Альберт провела Софи в классную комнату познакомиться с ее будущими ученицами.

Кареглазой Татьяне было десять, а голубоглазке Катерине восемь лет. Представив княжнам новую гувернантку, мадемуазель Альберт демонстративно покинула комнату.

— Как вас зовут? — спросила Татьяна, разглядывая Софи с неприкрытым интересом.

— Софи.

— Тогда ваши именины 17 сентября. А ваша покровительница — святая София. Вас назвали в честь ее, да?

— Меня назвали в честь моей бабушки.

— Но, — возразила Екатерина, — бабушка не может быть святой.

— Моя, можно сказать, была ею, — улыбнулась Софи. — Хотите, я расскажу вам о ней? И еще о том, что в моей стране, не так как в вашей?

— О, пожалуйста, мисс Джонсон, расскажите нам! — воскликнули в один голос девочки.

— Это так интересно! — упрашивала Татьяна. — А то уроки мадемуазель такие нудные! Я только что выучила это английское слово. Ну-дны-е!

Софи улыбнулась. Девочки, вероятно, развлекали бедную мадемуазель Альберт, подумала она. Но эти маленькие головки тоже нуждались в развлечении. Она посмотрела сначала на Катерину, ровесницу Генриетты, потом на Татьяну и, несмотря на окружающую их роскошь, прониклась жалостью к бедняжкам.

Софи заметила, что на французском, говорит вся семья, но английский употребляет только Елена Петровна. Прибегнув, к своим познаниям во французском и немецком, Софи смогла объясняться также с фрейлейн Браун.

Усевшись на стулья, маленькие девочки устремили выжидательные взоры на Софи. Одеты они были одинаково — в клетчатые платья с облегающим лифом и пышной юбкой. Джейн и Генриетта, припомнила Софи, носили похожие. Детские платьица украшали кружевные воротнички и манжеты. Перехваченные алой лентой локоны Татьяны доходили ей до плеч. Прямые волосы Екатерины ниспадали сияющим золотым потоком.

Софи привезла с собой экземпляр «Странствий пилигримов» на английском языке — поучительную книгу для чтения вслух — и английские сказки. Она вспомнила первое, выведенное прекрасным почерком предложение, которое заслужило похвалу ее собственной гувернантки. «Праздный ум — мастерская для дьявола. Джон Баньен». Как это справедливо! И все же… что-то в здешнем воздухе… в роскоши, красоте, величии вздымающейся волнами реки, бескрайнем голубом небе, золотых шпилях и куполах… что-то было такое, от чего странным образом замирала душа.

Софи отложила книгу с поучениями и взялась за сказки. Она решила направить усилия на разговорную речь, исправление грамматических ошибок и, прежде всего, на избавление от акцента, который принял у девочек легкое французское звучание. Ей сказали, что позже князь сам даст дальнейшие указания. Но пока он не появлялся.