Гувернантка - [11]

— Скажите, Софья Платоновна, — тут включился в разговор Шидловский, — а эта комната стояла закрытой после смерти Николая? Мы можем быть в этом уверены?

— Нет, что Вы, — как-то смешалась Софья Платоновна. Она, казалось, совсем не ожидала такого вопроса, — Нет, мы не стали её закрывать, в этом совершенно не было нужды. В ней ночевала мадемуазель Мари.

В воздухе повис невысказанный вопрос, и тогда Софья Платоновна, будто спохватившись, пояснила:

— Наша гувернантка, мадемуазель Мари, вообще-то живет на своей квартире и каждый день приходит заниматься с детьми. В то утро, — она запнулась, — узнав страшную новость, она сразу же приехала и оставалась у нас вплоть до похорон. И ночевала в николашиной комнате.

— Мадемуазель Жюжеван уже пять лет воспитывает наших детей, — вмешался молчавший до того полковник и его слова зазвучали очень весомо, — она — близкий и ценимый всеми человек, как член семьи. Раньше она постоянно жила в нашем доме, но когда Николай поступил в университет, нагрузка мадемуазель стала существенно меньше, у неё образовалось свободное время и, с нашего согласия, она стала давать уроки в других семействах и съехала на отдельную квартиру. Но у нас она, конечно, проводила большую часть дня.

Между тем обыск продолжался. Найденные в письменном столе записки, письма, разрозненные бумаги покойного собрали в картонную коробку, их оказалось не так уж и много. В углу комнаты стоял запертый на замок шкаф. Небольшой латунный ключик нашелся в выдвижном ящике письменного стола в лаковой палехской шкатулке.

— Это химический шкафчик Николая, — пояснил полковник, — Он последние год-полтора очень увлекался химией, всё экспериментровал.

Открыв шкаф, Алексей Иванович увидел ряды баночек, скляночек, пузырьков, пробирок, колб и реторт. Здесь же были спиртовка, большой ком ваты в картонной коробке, кусок черного дегтярного мыла. В коробке из-под монпансье лежало множество бумажек, свёрнутых в виде медицинских конвертиков, в которых больным дают порошки в больницах. Почти все склянки были с этикетками, на которых от руки были выведениы латинские названия. В шкафу Николая Прознанского хранилась настоящая химическая лаборатория, причем очень дорогая, если судить по немецким клеймам на стекле.

— М-да, — Шидловский только головой покачал, рассматривая содержимое шкафа, — Забирай-ка всё это на экспертизу, Алексей Иванович.

Шумилов сел писать перечень изымаемого имущества.

— А Вы, Дмитрий Павлович, — обратился между тем помощник прокурора к полковнику, — не могли бы мне сказать, есть ли в Вашем доме морфий?

Полковник быстро и прямо взглянул в лицо Шидловскому:

— Да, есть. Но он в недоступном месте, заперт в моем кабинете. Знаете ли, когда в доме дети… Это в целях безопасности.

— Могли бы Вы мне его показать?

— Разумеется, прошу за мной.

Они вышли, но дверь не прикрыли и Шумилов, продолжавший писать, мог слышать продолжение разговора.

— Скажите пожалуйста, Дмитрий Павлович, — продолжал допытываться Шидловский, — а его не могли взять 17-го числа без вашего ведома?

— Нет, однозначно нет. По целому ряду причин. Достаточно сказать, что 17-е апреля было воскресенье, я был весь день дома, практически все время провёл в кабинете. Да и гость у меня был, Леонард Францевич Польшаун, мы весь вечер провели с ним. В восемь часов подали ужин, к нам присоединилась мадемуазель Мари. Потом мы опять разошлись — она пошла в комнату к Николаю — потому как она весь день за ним ухаживала, а мы вернулись в кабинет. Польшаун уехал около 23-х часов, а Жюжеван — примерно в четверть двенадцатого.

— Есть ещё какая-то причина Вашей уверенности? — спросил Шидловский.

— Скажем так, Вадим Данилович, по роду своей службы я охраняю самые важные секреты, как других людей, доверившихся мне, так и государственные. От того, сколь хорошо я буду хранить эти секреты, зависят жизни множества людей. В буквальном смысле, это не метафора. Если Вы думаете, что в моём собственном доме может быть какой-то непорядок, что из моего собственного кабинета можно что-то незаметно украсть, то… Вы глубоко ошибаетесь.

В интонациях полковника проскальзывали недовольные и даже сердитые нотки. Шидловский, видимо, вызвал его раздражение. Да это и понятно — кому покажется приятной мысль о том, что ребёнок погиб от яда, хранящегося в отцовском шкафу? Шумилов же, слышавший этот ответ от первого слова до последнего, почему-то подумал, что жандармский полковник был, конечно, человек неглупый, но весьма самонадеянный.

Пока становой аккуратно упаковывал в коробки содержимое химического шкафчика (Шумилов вкладывал внутрь опись и опечатывал каждую коробку), доктор Николаевский обратился к Шидловскому:

— Господин помощник прокурора, должен заявить, что в доме должен быть еще морфий. Правда, в составе капель от бессонницы, которые я прописывал Софье Платоновне еще в начале апреля. Но там морфия совсем незначительное количество, его невозможно было использовать как яд.

— Да, это так, сейчас я их принесу, — с этими словами Софья Платоновна поднялась с стула и вышла из комнаты. Через минуту она вернулась, держа в руках аптечный пузырек с оттопыренной бумажкой, приделанной к горлышку флакона.