Густав Малер - [34]

Одной из лучших малеровских постановок венгерского периода стал «Дон Жуан». Используя пражский опыт работы с шедевром Моцарта, Малеру удалось сделать один из интереснейших спектаклей. Его интерпретация шла далеко впереди существовавших тогда традиций исполнения сценических произведений. С каждой оперной постановкой Густав открывал для себя новые глубины и потаенные смыслы творений, с которыми работал. «Дон Жуан» для него являлся одним из любимых моцартовских сочинений. Певица Мария Гутхейль-Шодер, позднее исполнявшая партию Эльвиры в венском театре, вспоминала: «Очень большое значение Малер придавал неподвижности на сцене, паузам в игре, и это — наука для всех, кто старается неестественной подвижностью оживить происходящее на подмостках. “Только за время паузы, — говорил он, — человеку становится ясно, что он видел и что должно произойти дальше”. Поэтому совершенно “неподвижными” мизансценами Малер добивался невиданного впечатления: пример тому — картина на кладбище в “Дон Жуане”».

Шестнадцатого декабря на спектакле побывал Иоганнес Брамс. 57-летний и уже уставший от всеобщего признания мэтр считался весьма консервативным человеком, он вовсе не собирался посещать в тот день оперу. Лектор Регина Кон в этой связи приводит несколько его реплик: «И не подумаю! Никому еще не удавалось угодить мне постановкой “Дон Жуана”, гораздо больше наслаждения мне доставляет изучение партитуры!» — отвечал он на уговоры профессоров Академии музыки Ханса Кесслера и Виктора Херцфельда. И всё же им удалось убедить композитора посмотреть начало представления. «Извольте… есть ли там в ложе диванчик? Там я и посплю». Но как только затихли последние звуки вступления, из глубины ложи Брамс стал издавать странные звуки, которые переросли в его знаменитый хрип: «Отлично!», «Замечательно!», «Наконец! Это та простая трактовка, которая должна быть!», «Что за дьявол этот Малер!» К концу первого акта именитый композитор пребывал в таком восторге от услышанного, что поспешил за кулисы приветствовать дирижера лично. Приобняв Густава, он произнес: «Это был лучший “Дон Жуан”, что я слышал. Даже Императорская опера в Вене не может соперничать с ним!» Остаток вечера Малер с Брамсом провели вместе, что стало началом их теплых отношений, которые впоследствии помогли Густаву продвинуться по карьерной лестнице. На следующий день Брамс дирижировал своим Вторым фортепианным концертом с оркестром Будапештской филармонии.

В ноябре 1890 года оппозиция устроила очередную провокацию. Подогретая слухами о возможном уходе Беницки, газета «Pesti Hirlap» потребовала отставки Малера: «Программа, которую он при вступлении в должность так гордо и самоуверенно провозгласил, не реализована. Под его руководством художественный уровень нашей оперы не возрос, а, наоборот, решительно упал… Если г-н Малер еще обладает чувством собственного достоинства, то ему ничего более не остается, как отказаться от поста, для которого он, как показала его двухлетняя деятельность, не обладает необходимой квалификацией!»

В январе следующего года переход Беницки на новую должность подтвердился. Место интенданта театра занял граф Зичи. Все музыковеды и историки сходятся во мнении, что по-музыкантски граф был полным профаном, при этом обладал гордыней и снобизмом, как и большими связями в венгерских руководящих кругах. Он имел свои представления, касающиеся будущего Королевской оперы, в рамки которых Малер явно не вписывался. Факт, что Густав превратил театр из дотационного в прибыльный, не убеждал нового руководителя, публично пообещавшего сократить права директора до минимума. Его самые первые распоряжения меняли порядок в опере таким образом, что Густав часто оказывался не у дел. Несмотря на свою дипломатичную речь, сказанную при вступлении в должность, тренд был понятен: в руководстве Королевской оперы назревали очередные изменения. Суть речи сводилась к следующему: «Почтенные дамы и господа, не ожидайте от меня какой-либо программы. Вы знаете мое прошлое, которое всегда было последовательно венгерским. Я хочу, чтобы национальное искусство достигло европейского уровня, пока еще с помощью иностранцев, позже нашими собственными силами».

В эти дни Густав тайно получил от директора Поллини из Гамбурга подтверждение возможности заключить контракт и начал вести свою игру. Он грамотно выстроил диалог с Зичи, согласившись перезаключить контракт и уступить все свои важные полномочия, получив взамен крупную компенсацию, равную его довольствию за два с половиной года. Зичи, обрадованный «капитуляцией» Малера, тотчас согласился с этим предложением и удовлетворил все его денежные требования, правда, увеличив Густаву количество обязанностей. После этого в соответствии с договоренностями интендант начал проводить репетиции лично, репертуарная политика театра теперь определялась его антивагнеровскими взглядами.

Следующим шагом Малера стало незамедлительное увольнение, из-за которого Зичи в глазах общественности оказался негодяем, изгнавшим талантливого руководителя, поднявшего разваливавшийся театр до столичного уровня. Людвиг Карпат описывает обстоятельства ухода Малера из оперы следующим образом: «Было около полудня, я шел из казармы к моей матери обедать, и тут перед расположенным против Королевской оперы кафе “Ройтер” столкнулся с Малером. Явно я был первый, кого он встретил; а ему нужно было передать свою “благую весть” хотя бы первому встречному. “Вы знаете последнюю новость? — заявил он. — Уже полчаса я больше не директор Королевской оперы. Я как раз иду из государственной кассы, там я получил неустойку в двадцать пять тысяч гульденов. А теперь можете узнать и вторую новость: у меня в кармане договор с Гамбургом, и в ближайшее время я уеду из Будапешта. В Королевской опере больше ноги моей не будет, пусть мой письменный стол приводит в порядок секретарь. Я рад, что могу уехать: дальше работать с графом Зичи невозможно”».