Гусман из Тарифы - [2]

Хм. Кажется, повторять такое становится неловко. По крайней мере, моя супруга, которую выбрали для меня родители из такого же славного рода, как наш, была куда как скупа на похвалу. И на супружеские ласки тоже: однако сын и наследник у меня рос. Наслаждаться отцовством, как и супружеством, в полной мере не приходилось — земля, мне препорученная, пила из меня все силы, а население, коему и под маврами было неплохо, норовило сотворить то же с кровью. Именно по этой причине и, как говорят нынешние, с пропагандистскими целями я часто выезжал по делам один.

«Вот едет дон Алонсо по своему уделу без свиты и охраны, с одним только верным мечом у бедра — а чего ему было страшиться! И видит у малого озерца кобылицу в полном воинском уборе: чепрак кольчужный до самых копыт, на груди забрало с рогом посередине. И драгоценное оружие приторочено к седлу, сложено на траве тоже воинское и притом не христианского дела: шишак с обмотом вокруг него, длинная кольчуга хитрого плетения, круглый щит с умбоном, тугой лук из рогов горного козла да кривая сабля вместо прямого меча.

Не убоялся врага и лазутчика дон Алонсо, пришпорил жеребца и погнал по крутому склону к воде.

Что же видит он?

Погружена в чистую воду по пояс совсем юная женщина в тонкой сорочке, омывает чистой водою грудь и косы. Лицо — будто луна четырнадцатого дня, тёмные, как ночь, волосы распустились, плывут их концы по поверхности воды, губы что кармин из драгоценной раковины, брови изогнуты, словно двойной лук, а о глазах, подобных этим, мог бы сказать поэт, что влюбленный видит в них свой портрет как бы отражённым в спокойной и чистой воде, ибо сами они суть подобие незамутненного зеркала. Ибо, как сказал другой великий, Саади Ширази,

В зерцале отражён прекрасный облик твой.

Зерцало чисто, дивный лик пленяет красотой.

Едва завидела дева дона Алонсо — быстрее молнии и проворней соколицы выбралась на берег, как на крыльях пролетела мимо его жеребца и уже одетой и вооруженной встретилась взглядом с чужими очами… Ибо, говорят, лишь тогда осмелился рыцарь взглянуть на неё, когда стан, подобный кипарису, был скрыт кольчугой, доходящей вверху до самых запястий, внизу — до голенищ сафьянных сапог, а голова — шлемом, низ же лица был надёжно скрыт концом тюрбана.

— И говорит девица гневно:

— Видел ты меня с открытым лицом и нагую; многие сыны неверия платили за меньшее бесчестье своей жизнью, ибо путешествую я по захваченной ими земле, дабы карать гяуров. Скажи своё прозвание, ибо нет в том чести — убить мне безвестного и безымянного.

— Зовусь я Алонсо Перес де Гусман, — говорит он, — и отвечаю я перед Господом моим за всю Тарифу и всех людей в Тарифе без различия в вере. Тяжело будет мне умирать с такой ношей за плечами. Но никогда не поднял я руки и не обидел ни безоружного, ни старца, ни ребенка, ни женщины; не хочу такого и впредь. Скажи и ты своё имя, дабы мне принести его к престолу Господа моего.

— Зовусь я Амина дочь Затт аль-Химми, воительница и дочь богатырши из рода богатырей. Много христиан пало от моей руки, но ни один не был безоружен, ни одному не наносила я предательского удара. Хочешь биться — бейся во всю силу!

Потупил голову Алонсо и говорит:

— Не смею…»

Описание событий, мягко говоря, странноватое. Подобное вооружение я видел под Гранадой, причём на мужчинах — и вовсе не тогда, когда меня проткнули пикой, а при окончательном штурме крепости их католическими величествами Фернандо и Исабель. Будучи далеко не в лучшей форме. Я имею в виду — газообразной или вроде того.

А по-настоящему та девчонка была наряжена в одну подпоясанную сорочку с длинным рукавом, жилетку и штаны. И, как это ни странно, не купалась, а подстерегала. Дожидалась, пока я сойду наземь, чтобы ополоснуть лицо и шею от пота и напоить жеребца.

Разумеется, она была вооружена: если можно так назвать дедовский меч с узким перекрестьем, который оказался направлен на меня сразу, как только я обернулся и выхватил свой верный прямой клинок.

Что меня насторожило — тогда я ещё не знал, почему.

Любой мужчина, мало-мальски владеющий оружием, держит меч так, чтобы тотчас отбить удар.

Любой новичок направляет острие к горлу противника, нисколько не держа в голове, что тот может уклониться, пропустить его меч рядом со своей шеей и одновременно насадить на свой, как курчонка.

Но эта соплячка стояла, повернув меч острием книзу, и в её позе не чувствовалось ровным счетом никакого напряжения.

Я отлично знал такие клинки: чуть изогнутые, довольно лёгкие, с двусторонней или полуторной заточкой. Одинаково годны для того, чтобы рубить и колоть. И наносить неплохие режущие раны.

Но таких воинов я не знал. И потому отступил на шаг-другой.

— Не имею привычки биться с женщинами, — сказал я спокойно. — Однако будь уверена, что переступить через рыцарскую вежливость мне будет легче лёгкого. Может быть, поговорим?

Фигура из мавританского шахтранджа не шелохнулась.

— Наёмник убийцы сам таков, — послышалось из глубин тугого обмота, прячущего долгий волос моей чёрной королевы.

— Я верный слуга королю Санчо, но убивать по его велению, как это делал дон Родриго Диас де Бивар, мне не доводилось, — ответил я как мог неторопливей. — И уж тем более — женщин и детей.