Гусман де Альфараче. Часть 1 - [19]

, развлекая нас остроумием и поучая мудрыми изречениями, усматривая высшую цель в благе общества и лучшую награду в том, чтобы принести пользу.

В сей книге дети найдут советы касательно их долга пред родителями, которые правильным и разумным воспитанием извлекли их из мрака невежества, указав путеводную звезду, дабы она вела их в бурном море сей жизни, столь долгой для бездельников и столь краткой для тружеников. И не правы будут те читатели, которые, найдя в книге родительское наставление, обращенное к ним, как к детям, выкажут неблагодарность ее творцу и не оценят его благородного пыла. Впрочем, если мои слова не спасут сочинителя от строгого суда и упреков, неминуемых из-за различия мнений, тому удивляться нечего. Напротив, это вполне естественно и неизбежно, ибо никто не может писать так, чтобы угодить всем: требуя этого, мы лишили бы природу величайшего ее чуда, а может статься, и лучших ее красот, суть коих в разнообразии, отчего мнения людей так же различны, как формы предметов. Не признавать сего — все равно что утверждать, будто все люди на одно лицо и у всех одинаковый вкус.

ГУСМАНУ ДЕ АЛЬФАРАЧЕ ОТ ВИСЕНТЕ ЭСПИНЕЛЯ [17] Эпиграмма

                                 Эспинель

Кем ты обучен, Гусман, говорить о высоком и важном?

       Чья из навоза тебя к звездам возносит рука?

То ты на пышных пирах музыке сладостной внемлешь,

       То на морозе дрожишь или бредешь по жаре.

Праву ты учишь, лекарства даешь, в богословье вникаешь,

       Но и к серьезным вещам рад примешать пустяки;

Хвалишь за доблесть одних, других за пороки поносишь;

       Просишь совета у всех, чтобы совету не внять.

То под тенистой листвой мудрости ты восседаешь,

       То погружаешься в грязь мерзостно сальных острот.

То утопаешь в богатстве, то надеваешь лохмотья,

       Чтобы усмешкою смыть горе с души бедняка.

                                 Гусман

Только один я сумел познать все приятности жизни,

       Полного счастья вкусить, бедствия все претерпев.

В пестрый наряд шутовской был я одет Алеманом.

       Быль о сиротстве моем, осиротев, прочитай.

ОБРАЩЕНИЕ ГУСМАНА ДЕ АЛЬФАРАЧЕ К СВОЕЙ СУДЬБЕ, ЗАПИСАННОЕ ЛИЦЕНЦИАТОМ АРИАСОМ

Хоть и не получил я воспитанья,

А рос с рожденья круглым сиротой;

Хоть, вскормленный пороком и нуждой,

Грешил я много в годы возмужанья;

Хоть в жизни, расточенной на скитанья,

Изменчивей луны я был порой, —

Я схож своей посмертною судьбой

С колонною поверженного зданья;

Я защищен от времени и тленья

Историей, в анналы бытия

Вносящей несмываемые строки.

При жизни был лишь грубым камнем я,

Но из него построено творенье,

В котором мир найдет урок глубокий.

ОТ ЭРНАНДО ДЕ СОТО, КОНТРОЛЕРА КАСТИЛЬСКОГО ДВОРА ГОСПОДИНА НАШЕГО КОРОЛЯ, АВТОРУ

Все узнают несомненно,

Если этот труд прочтут,

Что писатель был и плут

И мудрец одновременно.

Он задумал изложить

В форме повести занятной

Ход судьбы своей превратной,

Чтобы научить нас жить.

Движимый похвальным рвеньем,

Сочинил он этот том

Так, чтоб сочетались в нем

Развлеченье с поученьем.

Автор все пленил сердца,

Стал прославлен повсеместно.

Плут пошел стезею честной,

Ждет бессмертье мудреца.

КНИГА ПЕРВАЯ

ГЛАВА I, в которой Гусман де Альфараче рассказывает, кто был его отец

Такое желание охватило меня поведать тебе, любознательный читатель, историю своей жизни и так я спешил ввести тебя в самую ее суть, что хотел было не задерживаться на некоторых предметах, о коих положено говорить вначале, ибо они важны для повествования и доставляют немалое удовольствие читателям. Но потом я спохватился: а не оставлю ли я тем самым некую лазейку, через которую, того и гляди, проберется какой-нибудь буквоед и станет упрекать меня в невежестве, вменяя в вину то, что у меня определяемое оказалось без определения и что, прежде чем рассказывать о своей жизни, я не доложил, кто были мои родители и при каких обстоятельствах я родился? И то сказать, вздумай я описывать жизнь своих родителей, книга, спору нет, получилась бы куда занимательней и больше пришлась бы тебе по вкусу, нежели история собственной моей жизни. Так и быть, скажу о них самое главное, опуская то, о чем мне говорить не подобает: пусть и другие потасуют колоду.

И хотя не гоже человеку подражать гиене, которая кормится, откапывая трупы, я уверен, что и для моих родителей найдутся летописцы, ибо строгих катонов в сем мире предостаточно[18]. Нимало не удивлюсь, если и ты, читатель, осудишь меня за эти немногие строки, решив, что я бросаю тень на своих родителей, и в сердцах обзовешь всякими обидными словами, среди коих «глупец» и «дуралей» будут самыми лестными, — еще бы, ведь я и собственные пороки не мог обуздать, а вздумал обличать чужие. Что и говорить, ты прав; одно лишь замечу: если и сочтешь меня негодяем, прослыть таковым я не старался, ведь как ни дурно предаваться порокам, еще хуже кичиться ими. Решился же я нарушить священную четвертую заповедь о почтении и уважении к отцу-матери лишь для того, чтобы чуть прикрыть свои грехи слабостями родителей. Иное дело, если, как порой бывает, бахвалятся преступлениями предков; это я назвал бы низостью и подлостью, и, по мне, такой человек — дурак из дураков. И впрямь, что может быть глупее: карты свои ты раскрыл, а грехами соседа или родича свои грехи не замажешь, только угодишь в злопыхатели. У меня не так. Ежели я малость и приукрашу свою историю — без чего не обойтись, — люди скажут: «Как родители наши жили, так и нам жить велели», — или что-нибудь другое в том же роде.