Гуситское революционное движение - [17]
Констанцские письма Г уса исполнены пламенной любви к людям, веры в них и чувства близости к ним. Так, еще 16 июня в тюрьме, в одиночестве, он вспоминает друзей по университету, друзей из среды мелких горожан, ремесленников, всех дорогих ему людей, оставшихся дома, в Праге, в Чехии, к ним обращены его мысли. «Докторов, моих возлюбленных братьев во Христе, сапожников, портных и писарей приветствуй также и скажи им, чтобы они пребывали ревностными к закону христову, были смиренны духом и не полагались на собственные толкования, а только на толкования святых отцов. Сыновей моего брата, если можно, пристрой к ремеслу, я боюсь, как бы они, перейдя в духовное сословие, не стали бы вести себя неподобающим образом»[72]. Даже перед лицом страшной смерти этот человек находит в себе столько любви и трогательной заботы о людях — сердце его принадлежит чешскому народу. Сознание, что он умирает за дело, близкое народу, дало Гусу, да и не только ему, достаточно сил, чтобы твердо встретить смерть. Его ждет гибель, а он думает только о том, настанет ли для простого народа лучшая, прекрасная жизнь. Этим и объясняется тот оптимизм, которым пронизаны произведения Гуса, оптимизм, который он сумел сохранить в течение всей своей жизни и который не покинул его в последний час. Он отдал жизнь за лучшую жизнь на земле. Вот почему констанцские письма Гуса близки «Репортажу с петлей на шее» Фучика, несмотря на то, что их разделяют столетия.
Даже сама смерть Гуса послужила как бы завершением его дела. В Констанце, на костре, Ян Гус показал, что исправление общества — столь высокая цель, что за осуществление ее не жаль отдать и жизнь. Реформаторское дело Гуса (Гус хотел только исправить старый общественный строй, но не разрушить его) стало благодаря его мученической смерти делом революционным[73]. В своей деятельности Гус чрезвычайно действенным образом сочетал теорию с практикой. Его идеи об улучшении общественного строя вышли за пределы тихих университетских стен: находясь в постоянном живом единении с народом, он обличал злоупотребления феодалов. Подготовляя почву для революционного движения, вместе с тем он сам рос и мужал в борьбе против церковной иерархии, против эксплуататоров.
В учении Гуса — именно потому, что он так хорошо знал истинные нужды народа, — воплотились все чаяния угнетенных общественных слоев, гнев и ненависть которых были направлены против опоры феодализма — церкви.
Поэтому наиболее резкие выступления Гуса были направлены против церкви. Отвечая на вопрос, где нужно искать первоисточник всего общественного кризиса, он глубоко вскрывал основные пороки феодального строя. «Богатства, добытые нечестным путем, губят церковь, разъедают и отравляют душу почти всего христианства. Откуда раздоры между папами, между епископами и другими духовными лицами? Псы грызутся за кость, отнимите кость — перестанут»[74]. Эти соображения стоят уже в совершенно ясной связи с требованиями четырех статей — «чтобы была уничтожена светская власть духовенства»[75]. Отсюда можно сделать вывод, что не только в церкви, но и вообще в обществе причиной всех злоупотреблений является собственность. «Отнять у псов кость» — означало начать революционное наступление на основы феодализма.
Мы говорили до сих пор о жизни и деятельности Гуса, о его значении для революционного гуситского движения. Однако также имеет большое значение и его научная и культурная деятельность. Как живо звучат слова Гуса, определяющие метод его научной работы: «С самого начала своего учения я взял за правило, узнав более правильное мнение, чье бы оно ни было, тотчас отказываться от своего, менее правильного, и смиренно и радостно принимать мнение более обоснованное»[76]. Не менее велико значение Гуса для развития чешского языка. До тех пор в литературе и в науке безраздельно господствовала латынь — язык церкви. Гус, не колеблясь, выступил в защиту чешского языка — языка народа. Это вполне соответствовало интересам чешского бюргерства, которое принимало все большее участие в общественной жизни. О горячей любви Гуса к чешскому языку, о его стремлении насадить чешский язык, о борьбе за чистоту родного языка — лучше всего свидетельствуют его собственные слова: «Нужно сделать так, чтобы чешский язык не погиб; если чех женится на немке, дети с самого начала должны учиться чешскому языку и не говорить сразу на двух; двуязычие — это готовая почва для зависти, раздора, смуты и свары… Точно так же отхлестать бы стоило тех пражан и иных чехов, которые разговаривают наполовину по-чешски, наполовину по-немецки, говоря: «тоболька» вместо «тоболка» (кошелек), «лико» вместо «лыко», «хантух» вместо «полотенце», «шорц» вместо «передник», «кнедлик» вместо «булочка», «панцьер» вместо «доспехи», «хуншкоп» вместо «уздечка», «маршталь» вместо «конники», «масхауз» вместо «мезонин», «трепки» вместо «лестница», «мантлик», вместо «плащ», «хаускнехт» вместо «домашний слуга», «форман» вместо «возчик».
