Гусарские восьмидесятые - [17]

Спускаемся по эскалатору в зал. Надо вам сказать, что эта станция метро — закрытого типа, то есть электрички отделены от потенциальных пассажиров стеной, в которой имеются ниши, оборудованные дверями.

И вот представьте себе картинку: подходит очередная электричка, двери открываются, но пассажирам из одной конкретной двери на перрон ну ни как не выйти — в нише, уперевшись спинами в противоположные стенки, стоим мы с ротмистром — и дубасим друг друга почём зря.

А рядом стоит Вика Кускова и улыбается — наконец-то ротмистр её приревновал по серьезному — сбылась сокровенная девичья мечта.

С Кусковым мы потом, конечно, помирились.

Но природа ревности, её смысл — для меня по-прежнему — загадка.

Ревность — только лишь цветочки,

Повод выпить натощак.

А опущенные почки —

Это, братцы, не пустяк.

Байка восьмая О напрасном героизме

Попович как-то незаметно превратился во всеобщего любимчика.

На любой вечеринке он — желанный гость. На гитаре классно играет, песенки разные душещипательные поёт проникновенно:

Заварим круто дымный чай,

Взлетают искры светлым роем.

Моя родная, не скучай —

Шипит в костре сырая хвоя.

Ты там не знаешь ничего,

Винишь, наверное, в измене.

А здесь, тропою кочевой,

Усталые бредут олени.

Здесь сопки в воздухе висят,

По пояс скрытые в тумане.

Из женщин — вёрст на пятьдесят —

Лишь ты — на карточке в кармане.

И тот дым, и этот чай,

И кедр с обугленной корою…

Моя родная, не скучай —

Шипит в костре сырая хвоя.

Короче говоря, стал Попович душой коллектива.

Вот только с учёбой у него ни как не ладилось, особенно с точными науками. И если с высшей математикой ещё как-то вытанцовывалось — преподавала её совсем даже ещё не старая барышня, так что шансы у Поповича — женского любимчика, определённо были, то вот с теоретической механикой (термехом — по-простому) дела у Поповича шли — из рук вон.

Профессор Агранович, что нам лекции по термеху читал, вообще-то был мужиком неплохим, даже где-то удобным — в смысле сдачи ему экзаменов.

Всё ему было до фонаря. Читает лекцию, и видно невооружённым глазом, что думает то он совсем о другом — встречаются иногда такие чудаки, целиком в себя погружённые.

Вот и Агранович этот не от мира сего был — даже фамилий своих студентов не мог запомнить, постоянно ошибался — ну, неинтересно ему это было.

И внешность у профессора соответствующая — чёрный потёртый костюм, бородка клинышком, пенсне старомодное, скрывающее взгляд отсутствующий — вылитый академик Тимирязев — из фильма "Депутат Балтики".

А вот преподаватель по практическим занятиям — Витюков по фамилии — был полной противоположностью Аграновича, — молодой, ушлый до невозможности.

Он как-то сразу понял, что Попович в его предмете не смыслит абсолютно ничего, то есть — ноль полный. А, поняв это, тут же стал нагружать Поповича многочисленными дополнительными заданиями. Но мы брата-гусара в беде не бросили — совместными усилиями все задания эти порешали, получил таки Попович свой зачёт.

Ставя подпись в зачётке, Витюков зло прошипел сквозь зубы:

— Ничего, Попович, ничего. Мы с вами ещё на экзамене встретимся, там вот все точки над "и" и расставим, выведем кое-кого на чистую воду.

А экзамен по термеху следующим образом происходил: первые минут двадцать в аудитории находился только один Агранович — раздавал студентам билеты, по местам рассаживал, а потом — к моменту, когда первый желающий уже был готов отвечать, появлялся Витюков, подсаживался к профессору и начинал экзаменующемуся вопросы каверзные задавать, Аграновичу что-то на ухо нашептывать. И профессор к его мнению всегда прислушивался, и двойки — по просьбе Витюкова — ставил исправно.

Экзамены проходили в два приёма — в первый день шли те, кто был более-менее уверен в своих знаниях, во второй — все остальные. Я рискнул — пошёл сдавать экзамен в первый день, и всё прошло нормально — четыре балла.

И вот сидим в общаге, с Михасем и Генкой Банкиным — такими же счастливчиками, пивко бутылочное попиваем — празднуем, значит.

А тут и Попович пожаловал — смурной весь из себя, хмурый, словно туча из мультика про Вини Пуха. Поздравил нас неискренне совсем, и говорит:

— А мне, похоже, кирдычок приходит. Загрызёт меня завтра Витюков насмерть, гадом буду. Хоть вещи иди заранее собирать — в Донецк родимый возвращаться.

Жалко, конечно, Поповича — да что тут сделаешь?

А Попович пивка хлебнул и продолжает:

— Есть, впрочем, шанс один. Да опасное это дело, не каждому по плечу. Слабовата нынче молодёжь пошла, слабовата — риска боится. Ну, рассказывать вам дальше, субчики, или не стоит — всё равно откажитесь?

Мы дружно киваем, мол, рассказывай, конечно. Мы ребята не робкого десятка, как никак — бравые гусары, а не какие-нибудь там — ботаники.

Ну, тогда слушайте, — оживляется Попович, — Агранович то у нас — гений, с одной стороны, а с другой — лох чилийский, никого и в лицо то не помнит. А Витюков на экзамены с опозданьем приходит — сами знаете. Вот если кто смелый найдётся и с моей зачёткой на экзамен сходит и минут за десять-пятнадцать сдаст его — было бы здорово!

Не, понятное дело, надо и на шухер у двери кого-нибудь поставить, чтобы если что — шум поднять, дабы засланный казачок смыться успел. Ну, как вам план?