Гунны - [32]

Их били жестоко, злобно, от сердца.

Между сбитыми в кучу бричками, устроив из них баррикаду, стояло несколько офицеров, с упора стреляя в конных.

— С коней!! — закричал Петро и сам поленом свалился на землю.

Спешившиеся лежа открыли стрельбу, но пули хлопались только о стены бричек, о козлы, о пулемет, залетали в соседние дворы и хаты.

И вдруг брички странно зашевелились, закачались и стали тихо разъезжаться в стороны, увозимые нетерпеливыми лошадьми.

Растерянные офицеры, боясь оторваться от своих баррикад, шли, прижимаясь вплотную, к ускользающим бричкам, но в образовавшийся позади них просвет ворвались крестьяне, опрокинули их, обезоружили и быстро покончили с остатками отряда.

— Оружие складать у брички!.. — по обыкновению во весь голос кричал Петро. — Оружие сюда!!. Сергунька, в один дых смотайся до Остапа: туда выступать, чи вин сюда вступить?

Мальчишка в «один дых» ускакал, поднимая за собой прозрачное коричневое облако.

— Товарищи, граждане!.. — кричал с высоты своего жеребца коренастый Петро. — Дорогие товарищи!.. У нас с вами других путей теперь нема — чи подыхать тут, як той скотине, чи з оружьем в руках защищать свою свободу, свою землю, свою жизнь!..

Его окружили вплотную.

Со всей деревни сбегались спрятавшиеся раньше, насмерть запуганные селяне с женами и детьми. Толпа быстро вырастала.

— Придет пан Полянский, придет пан гетман, навалятся паны немцы, и не будет вам никому никакой пощады. Всех перебьють, всех перепорють, перестреляють, хаты посжигають, хлеб и скот увезуть!.. Чисто все пропадеть!.. Все прахом к чертям собачьим полетить!... Теперь другой пути нема, — говорил Петро, четко, по складам, чеканя каждый слог. — Тилько з нами!.. Надо всем подниматься! Надо брать оружие — що есть!.. Кому нехватить винтовок, — бери вилы, топоры, лопаты, бери хошь кочергу! А там достанемо не то що винтовки — а хошь пушки!.. Ось зараз побачите — у нас их теперь три штуки!..

В село с грохотом вкатывалась батарея. Звеня и дребезжа, катились по пыльной дороге три громоздкие орудия, запряженные каждое тремя парами крепких лохматых лошадей. На орудиях, на зарядных ящиках, на конях сидели такие же, как местные селяне, деревенские люди, в таких же широченных холстинных шароварах, в рваных рубахах, в соломенных брилях, в мерлушковых шапках, лишь изредка нарушая общий стиль расстегнутым немецким мундиром, старой солдатской шинелью или гайдамацким жупаном.

На гривах коней, на шайках, на свитках партизан ярко алели красные банты, а на головном орудии широко развевался на высоком шесте вздутый ветром красный флаг.

Толпа расступилась, давая дорогу батарее.

Кричали «ура», махали шапками, бежали за орудиями. Мальчишки цеплялись за лафеты, карабкались на пушки, орали и пели.

Пока собирали оружие и поили лошадей, пока перевязывали раны и возвращали ограбленным крестьянам отобранные у офицеров деньги, — в село вошла и пехота во главе с Остапом.

В сумерки где-то далеко, верстах в десяти-пятнадцати, заалело небо, и над полыхающим багрянцем заклубились темные тучи дыма.

Стало ясно, что там орудуют или только что прошли, оставив огненный след, молодцы помещика Полянского. Крестьяне в одно слово подтверждали эту мысль, называя ряд сел в этой местности, где народ не сдавал немцам хлеба.

В сельском управлении достали карту волости, вместе с местными людьми изучили ее и срочно, на телеге, запряженной парой лучших лошадей, отправили разведку из трех мальчишек под командой испытанного специалиста, многоопытного, всезнающего подпаска Сергуньки.

— До самих сел не доезжайте... — спокойно объяснял Остап нетерпеливому мальчишке. — Как увидите пожар, остановитесь в воле. Один-другой пущай сходит в село, тихонько все оглядит, послухает — и зараз обратно.

— Слухаю!

Сергунька вскочил в телегу, схватил вожжи и кнут, замахнулся, закричал, зачмокал губами:

— Н-но-о!.. Н-н-но-о!! Невира!.. пошел!..

Кони, поднимая большие серые тучи, испуганно понесли по дороге в направлении зарева и вскоре скрылись за ближним поворотом.

На улице у сельского правления торопливо формировали новый отряд, раздавали оружие, запрягали в брошенные брички и тачанки оставленных офицерами, откуда-то уведенных ими лошадей, наскоро, между делом, вечеряли серым житняком с ароматным медом, пили теплое парное молоко.

В темноте наступившего вечера недалекое зарево разгоралось все больше и больше, охватывая на короткие минуты половину неба, затем оно падало, заволакивалось темным туманом, чтобы через короткий промежуток, чуть передвинувшись, снова вспыхнуть с старой силой.

Село жило необычной, лихорадочной жизнью. На улице гудел народ: здешние люди и партизаны-бойцы. Гремя, передвигались орудия, строились в ряды брички и телеги, топали и ржали лошади. Слышны были окрики, песни, смех, шумливый гудящий говор и вездесущие обязательные звуки ревущих заунывных гармоник вперемежку с одиноко бренчащей случайной балалайкой.

А над всем этим разносились звонкие, мелодичные удары кузнечного молота, неустанно стучавшего на краю села.

Темноту вечера чуть окрашивали тусклые огоньки древних каганцев, на улице и в дворах скупо вспыхивали желтые точки истощенных карманных фонариков, носились «летучие мыши» и разноцветные железнодорожные четырехугольники.