«Гудлайф», или Идеальное похищение - [33]

Должно быть, уже гораздо больше часа дня, а его все еще не освободили. Хотелось бы знать, уплачен уже выкуп или нет, но тут он сообразил, что, конечно же, деньги будут выплачены ночью. Вот почему ему приходится так долго ждать. Но сейчас уже скоро, скоро все закончится. Придя к такому выводу, он почувствовал, как прибывают силы, почувствовал, как проясняются мысли. Нужно подождать еще час, от силы — два. И ему понадобится помощь, но он сам дойдет от этого ящика до санитарной машины, и он сможет потянуться, расправить члены. Боже милостивый, он сможет потянуться!

А на оставшееся недолгое время ожидания ему нужно чем-то занять свой ум. Так что Стона продолжил поиски похитителя. Из магазина мужской одежды Розенблатта он поехал на ашертонский почтамт. Проверил фотографии на объявлениях «Разыскиваются полицией», но мозги работали вяло, и в памяти не возникло никаких ассоциаций с лицами на снимках. Он встал в очередь и прошел за огораживающие канаты, мимо стенда с плакатами для филателистов, и, когда стал вглядываться в лица почтовых работников, сидевших за застекленной стойкой, память его заработала. Их имен он не знал, но он видел их лица раньше. Китаец подальше слева, женщина, которая всегда выглядит так, будто только что сделала завивку, толстяк с седой бородой, и у окна в дальнем конце… Он не мог точно сказать, где он видел его лицо, но когда он попытался представить своего похитителя здесь, на почте — волосы причесаны, пиджак, галстук, — он понял, что это неправильно. Стона вышел из здания почтамта в полной уверенности, что похитителя там нет.

Чтобы провести поиск как можно более тщательно, он съездил еще и на почту во Флорам-Парке. Заехал в Парковое хозяйство Хендерсона, однако, проходя по оранжерее, почувствовал, как гнетет его тяжелая влажная жара, во лбу и в висках у него застучало. Он попытался увидеть лица, но увидел лишь тьму внутри ящика. Тут он ощутил, что со лба его капает кровь. Сколько же часов он пролежал в этом гробу? Сколько часов в этой адской жаре? Разумеется, уже настал вечер, но этот проклятый гараж удерживает зной. Стона всегда полагал, что адом для него станет холод, что он вынужден будет стоять голышом во льду, не имея возможности сесть, а резкий ветер будет вонзать ему в кожу острые, словно бритва, мелкие льдинки инея. Он всегда брал с собой пальто или хотя бы легкий свитер — даже в разгар лета. Его сердце могло не выдержать неожиданного переохлаждения.

А теперь он умрет в этой влажной жаре. Промокшая от слюны тряпка сползает в горло. Но он не может умереть. Во всяком случае — не так. Есть кое что, в чем он должен исповедаться. «Это — преступное деяние» — Нанни именно так это назвала, но, черт возьми, у него просто не было выбора. На карту была поставлена компания. Опрометчивый поступок, девушка из Нью-Хейвена, сорок лет назад. Томление по девочке-подростку, школьной подруге Джейн.

Поясницу снова скрутила боль, Стона попытался повернуться на бок, опустил пониже левое плечо, уперся торсом в натянутые веревки, и его сердце вдруг как-то слабо и глухо ухнуло, будто взорвался воздушный шарик, наполненный водой. Из раны на предплечье хлынула кровь.

Он никогда не мог заставить себя признаться в этом — не позволяли ни его добропорядочность, ни его смущение. Он не может умереть, не исповедавшись, не соборовавшись, иначе ему грозит вечное проклятие.

Он почувствовал, что кровь заливает голень, потом лодыжку. Одеяло промокло. С залепленными лентой глазами он прямо-таки физически чувствовал, как сжимается, стискивает его ящик. Твердый, прочный. Нужно взять себя в руки. Он не позволит себе умереть. Стона попробовал представить себе, что он — в спальном мешке, в походе, температурит — у него грипп. Спит в мягком мешке, ужасно потея от температуры. Никакого ящика нет. Никакого ящика.

Кровь поднималась и заливала запястье, налипая на ремешок часов, на обручальное кольцо, обволакивала костяшки пальцев, волоски, заполняла складочки кожи, пока невероятное количество этой горячей жидкости не переполнило все углубления и, сорвавшись с места, не протянуло свои щупальца выше.

Зловоние бойни — Байрам после Рамадана. Потоки крови и зной. Ни на что не похожий запах промокшего от крови меха. Запах его собственной мочи.

А кровь все поднималась, собираясь в лужицы вокруг его приподнятых острых колен. Тело Стоны пустело. Уже не хватало крови его сбившемуся с ритма сердцу, и оно не могло проталкивать ее сквозь артерии. Его собственная кровь затопляла его всего, поднимаясь выше ушей, всползая на лицо, покрывая скулы, щеки… Стона уже чувствовал вкус крови во рту. Когда она забулькала в ноздрях, он изогнул спину и вытянул голову, пытаясь вдохнуть, и снова его лоб с размаху ударился о крышку ящика. Он бился и бился головой о крышку, с каждым ударом все сильнее, снова сдирая со лба кожу. Должен же кто-то быть рядом, кто-то, кто услышит. Он бился головой о крышку ящика, пока не ослабели мускулы шеи, пока струйка крови, стекавшей по щеке, не позволила ему понять, что заливавшего ящик потока крови больше нет. Что его никогда и не было.