Гуарани - [61]

— Почему?

— Потому, что ты добрый и думаешь, что другие тоже добрые. Ты будешь защищать злых.

— Нет, никогда этого но будет. Говори!

— Слушай. Если Пери завтра не придет, ты его больше не увидишь. По душа Пери вернется и назовет тебе их имена.

— Как это может быть?

— Увидишь. Их трое. Они хотят оскорбить сеньору, убить ее отца, тебя, всех. Есть и другие, кто на их стороне.

— Это мятеж! — вскричал Алваро.

— Их вождь хочет бежать и увезти с собой Сеси. Но Пери не даст ему это сделать.

— Может ли это быть! — воскликнул пораженный кавальейро.

— Пери говорит правду.

— Не верю!

И в самом деле, кавальейро считал, что все это только домыслы индейца, безмерно преданного дочери дона Антонио; он отказывался допустить существование столь гнусного заговора, его прямодушная натура отвергала самую возможность подобного преступления.

Все авентурейро любили и уважали фидалго. За те десять лет, в течение которых Алваро находился при нем, ни разу не случалось, чтобы кто-нибудь из них позволил себе хоть малейшее неповиновение. Бывали, правда, отдельные нарушения порядка, ссоры между товарищами, попытки самовольно уйти из отряда, но дальше этого дело никогда не заходило.

Индеец знал, что кавальейро в первую минуту ему не поверит, потому-то он и решил не рассказывать всего до конца; он боялся, как бы молодой человек со своими рыцарскими понятиями о чести не оказался слишком снисходительным к заговорщикам.

— Ты не веришь Пери?

— Тот, кто возводит такие обвинения па других, должен представить доказательства. Ты мне друг, Пери, но и они тоже мои друзья, и у них ость право защищаться.

— Неужели ты думаешь, что, когда человек идет на смерть, он способен солгать? — решительно спросил его индеец.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Пери отомстит за свою сеньору. Он простится со всем, что любит. Неужели, если он отдаст жизнь, ты все еще будешь говорить, что он ошибается?

Алваро был потрясен доводами индейца.

— Тебе бы лучше было поговорить с самим доном Антонио.

— Нет. И ты и он привыкли сражаться с людьми, которые нападают открыто. Пери умеет охотиться на ягуара в лесу и умеет раздавить змею, когда та выпустит жало.

— Но что же ты тогда от меня хочешь?

— Когда Пери умрет, ты должен поверить ему и сделать то, что делает он, — ты должен спасти сеньору.

— Убивать из-за угла? Нет, Пери, этому не бывать. Рука моя возьмется за шпагу только для того, чтобы скрестить ее с другой шпагой.

Индеец молча посмотрел на кавальейро. В темноте глаза его светились.

— Ты любишь Сеси?

Алваро вздрогнул.

— Если бы ты любил ее, ты бы поднял руку на родного брата, лишь бы избавить Соси от опасности.

— Пери, ты, видно, не понимаешь того, что я говорю тебе. Я без всяких колебаний готов отдать за Сесилию жизнь. Но честь моя принадлежит господу и блаженной памяти моего отца.

Оба они некоторое время смотрели друг на друга молча. Обоим в равной мере было присуще природное величие души и благородство чувств, однако обстоятельства жизни сделали их людьми совершенно разными.

Каждый шаг Алваро был подчинен чести и рыцарскому достоинству; никакое чувство, никакие личные соображения не могли заставить его отклониться от прямой линии — линии долга.

В Пери самозабвенная преданность превозмогала все. Он служил своей сеньоре, оберегая ее от всех бед, — и в этом видел смысл жизни. Он, вероятно, принес бы в жертву весь мир, лишь бы наподобие индейского Ноя спасти от потопа пальму, на которой могла бы укрыться Сесилия.

Однако обе эти натуры, одна взращенная цивилизацией, другая — простором и волею, как ни велико было разделявшее их расстояние, понимали друг друга. Судьба начертала им разные пути, но господь вложил в души их одни и те же семена героизма, из которых вырастают всходы высоких чувств.

Пери понимал, что Алваро не уступит; Алваро знал, что Пери, при всех обстоятельствах, неукоснительно исполнит все, что задумал.

Вначале индеец, казалось, был озадачен упорством кавальейро. Потом он высокомерно поднял голову и, ударив себя в грудь, решительно сказал:

— Пери будет защищать свою сеньору один, ему никто не нужен. Он могуч. Его стрелы крылаты, как ласточки, и ядовиты, как змеи. Он силен, как ягуар, и быстр, как эму. Он может, правда, умереть. Но с него довольно и одной жизни.

— Хорошо, друг мой, — ответил кавальейро, — иди, и принеси свою жертву, а я исполню свой долг. У меня тоже есть жизнь, и при мне моя шпага. Жизнь моя станет тенью, которая укроет Сесилию, шпагой я очерчу вокруг нее стальное кольцо. Можешь быть уверен, что враги, которые перешагнут через твой труп, должны будут перешагнуть и через мой, прежде чем проникнут к твоей сеньоре.

— У тебя большая душа. Родись ты в сертане, ты стал бы царем лесов; Пери назвал бы тебя братом.

Они пожали друг другу руки и направились в дом. По дороге Алваро спохватился, что так и не узнал, от кого ему надо будет защищать Сесилию. Он еще раз спросил у Пери имена врагов, но тот решительно отказался назвать их, обещав, что, когда придет время, кавальейро все узнает.

У индейца были на этот счет свои соображения.

Подходя к дому, они разделились: Алваро прошел к себе, Пери направился к садику Сесилии.