Грюнвальдский бой, или Славяне и немцы. Исторический роман-хроника - [169]

— Я князь Кипчакский, Туган-мирза, сын Джелалетдина-мирзы.

— По статуту всей земли литовской и русской иноверцу, а паче не крещенному, поручителем быть не подобает, — отозвался пристав.

— Благодарю за честь, Туган-мирза, — проговорил Седлецкий, — но надеюсь, что между ясных панов найдётся желающий поручиться за единоверца.

— А я разве не гожусь, — с улыбкой сказал Яков Бельский, — мы с братом и на поле бранном, и на поле чести всегда неразлучны.

Пристав поклонился и, записав второго Бельского поручителем, ещё раз отдал поклон и ушёл.

Его приход, казалось, отрезвил всё общество. Поле было назначено на утро, после ранних обеден, т. е. чрезвычайно рано, и каждый понял, что и бойцу, и его поручителям надо отдохнуть и приготовиться.

Один за другим разошлись молодые и старые витязи, сошедшиеся без зова к ставке Бельских, и скоро хозяева остались одни с Седлецким да с Туганом-мирзой, который ни за что не хотел покинуть своих будущих родственников, ни Седлецкого, к которому вдруг воспылал нежностью.

— Поле — дело великое, — сказал весьма серьёзно Ян Бельский, когда они остались одни, — к нему надо готовиться пуще, чем к бою войсковому. Тут ни одно упущение, ни один недогляд не простится…

— Что же, у меня всё кажется в порядке, и шелом, и броня, и меч, — отозвался Седлецкий.

— Не в мече речь: своим мечом биться никогда не приходится. Закон требует, чтобы оба меча были одинаковой длины и веса, а можно ли у двух противников сыскать равные мечи?

— Что же делать в таком случае? — растерянно спросил Седлецкий.

— Нарочно берут в арсенале два новых меча, одного веса и длины, чтобы не было нареканий, или приносят каждый свои, но только парные, и бьются теми, на какие укажет жребий.

— У меня есть два меча, они достались мне вчера из рыцарской добычи, они совсем новые, — воскликнул Седлецкий, — я их взял, чтобы повесить у себя дома на стене, в память великой битвы.

— Ну, вот и прекрасно, возьми их с собой. Противник, вероятно, сделает то же, выбор решит жребий. Теперь другое дело: каков твой доспех? Я его порядком не разглядел, а кажись, что он лёгонек.

— Напротив, он лучшей кованой стали, венецианской работы, а колонтари и наручники кольчужные, дед-покойник из Царьграда вывез.

— Вот это-то и дурно, — воскликнул Яков Бельский, который всё время молчал, — твой противник — гигант ростом и атлет силой, он ударом может не прорубить твои кольчуги, а сквозь них сломать твою руку, а это хуже всего. Возьми лучше кованые колонтари и наручники.

— У меня десять пар есть — бери любой, — ввернул своё слово Туган-мирза. Седлецкий поблагодарил. После замечания Якова Бельского о силе противника ему сделалось совсем скверно на душе, и он решился не пренебрегать ничем, чтобы выйти целым и невредимым из рокового боя.

Долго ещё будущий боец и его поручители обсуждали возможные случайности поединка, приводили случаи, бывшие на некоторых известных полях, причём судьи порой решали победу не за тем, кто победил, а за тем, кого, очевидно, спасал промысел Божий или какое-либо дивное знаменье, и наконец разошлись.

Седлецкий, мрачный и задумчивый, пришёл близ полуночи в свою палатку. Неизвестность, чем кончится завтрашний бой, томила его. Он бросился на постель, постланную в углу шатра, и закрыл глаза. Так пролежал он несколько минут, словно в забытьи. Вдруг ему показалось, что кто-то крадется к его шатру и затем поднимает полотняную дверь.

— Не бойся, пан ясный, это я, — послышался знакомый голос его слуги, старого Хмыря, безродного литвина, которого он приютил на своём хуторе.

— Что тебе надо? Я хочу спать, — резко отозвался Седлецкий.

— Как можно спать в такую ночь? Слышал я, пан ясный, что у пана суд Божий с тем рыжим чехином, что на чёрта похож.

— А тебе то что?! Убирайся, дай мне спать.

— Спать, ой, ой, ой, пан хочет спать. Как можно спать…

— Что же, по-твоему, делать?

— Богу молиться, Пану Богу! И матери Божией.

— Помолись ты за меня, я не могу, — отозвался Седлецкий.

— А где бронь (оружие), которой пан будет биться? — спросил литвин.

— На каких мечах — не знаю, может на этой паре, может на его. — Седлецкий указал на два рыцарских меча, висевших над его ложем. Они были без ножен, но по полировке клинков видно было, что они из хорошей стали.

— Дозволь мне, ясный пан, над ними поворожить и Богу помолиться! — снова сказал Хмырь. — Я от отцов и дедов один заговор знаю…

— Заговор! — Седлецкий даже привскочил на ложе. — Избави меня Иезус Мария от наговоров, колдовства и злых духов! Он перекрестился.

— И, пан ясный, ни колдовства, ни злых духов, тьфу! — он сплюнул, — не будет, нужна им только страстная свечка да капелька святой водицы. Да у меня и то, и другое есть в запасе. Дозволь, враг твой больно лют, без молитвы, да без заклятия выходить опасно. Дозволь!

После минутного колебания Седлецкий согласился; очевидно, ни молитва, ни заклинание, ни святая вода со страстной свечёй не могли испортить дела, а он сам, как и все люди в его век, верил во всё чудесное.

Получив разрешение, старый Хмырь ушёл и тотчас вернулся с зажженной свечой жёлтого воска и небольшим пузырьком со святой водой.

Взяв оба меча, он долго их рассматривал, гнул на колене и ощупывал лезвие, потом выбрал один из них и вершка на четыре от рукояти стал накаливать на свече лезвие. Сталь сначала пожелтела, потом покраснела, посинела, а затем стала совсем чёрного цвета. Хмырь немедленно полил это место святой водой из стеклянки. Сталь зашипела, и клуб пара поднялся от клинка.