Грюнвальдский бой, или Славяне и немцы. Исторический роман-хроника - [151]

Витовт задрожал. Он узнал и его. Это был его смертельный враг, рыцарь Зонненберг, отравитель его детей. Сделав над собою чрезвычайное усилие, он подъехал к Кормульту.

— Твои пленные? — спросил он быстро.

— Сам своими руками изловил. Этот завяз в болоте, и то насилу сладил! — он указал на Маркварда.

— Bis du hi Markward? — обратился Витовт с лёгкой усмешкой к пленному, в этот торжественный час победы совсем не помышляя о личном мщении[104].

— Сегодня я здесь, — гордо ответил комтур, — а завтра тебя ожидает то же в другом месте. Изменник, клятвопреступник!

— Сию минуту повесить! — приказал великий князь, взбешенный этим новым нежданным оскорблением.

— Язычник! Христопродавец! Клятвопреступник! — в приступе дикого бешенства кричал в свою очередь Зонненберг. Ты призвал окаянных агарян-сарацинов против нас, служителей христианского Бога.

— Повесить и этого отравителя рядом с Марквардом! — едва сдерживаясь, чтобы лично не ударить пленного, крикнул Витовт. Он больше не желал слышать оскорблений и помчался навстречу своему королю и союзнику.

Приказание великого князя было с восторгом принято литвинами. Они сорвали обоих рыцарей с сёдел и потащили в близлежащий лесок. Несколько татар, находившихся тут же, предложили свои арканы вместо петель. На опушке росли большие дубы. На один из них татарин стал закидывать свой аркан, чтобы укрепить петлю.

— Эй, ты, косоглазый! — крикнул на него один из литвинов, — что ты с ума сошёл, поганить священный дуб треклятым крыжаком! На осину их, злодеев-нёмцев!

— На осину! На осину! — загремели голоса, и через несколько минут оба рыцаря висели рядом, в полном вооружении, на громадном суку развесистой, вековой осины.

Так закончил свои личные счёты великий князь Литовский. Много ему приходилось заканчивать теперь других, более тяжёлых счётов и обязательств.

Так погибла под ударом угнетённых, оскорблённых, выведенных из себя, всевозможными притеснениями славян вся мощь немецкого рыцарства, бывшая почти два века постоянной грозой своих соседей. Она утонула в крови, в том море крови, которую они сами безжалостно пролили по всей земле литовской. Теперь они захлебнулись в собственной крови — в крови немецкой!

Стотысячная армия, составленная из испытанных немецких воинов, поставивших изучение военного искусства целью всей своей жизни, была разбита, уничтожена, сметена с лица земли славянской ратью, плохо вооружённой, почти необученной, но которая твёрдо стала на земле своих предков, отстаивая каждую пядь своей кровью и жизнью[105].

Ни «тевтонская фурия», ни превосходство вооружения, ни союз всех богатырей германской Европы, ни союз венгерского короля и германского императора, ничто не устояло против удалого натиска литовцев, поляков и чехов, ничто не могло сломить беззаветной стойкости смолян. Все они покрыли себя в этот день бессмертной славой!

Глава XV. Лагерь крыжаков

Не успели ещё Ягайло и Витовт, окружённые доблестными своими соратниками, кончить объезд поля битвы, этого грозного поля Суда Божьего, как со всех сторон стали являться гонцы с донесениями о новых поимках пленных, о новых отрядах рыцарских, преклонивших колена перед победителями.

Десятки тысяч пленных были уже взяты, и с каждой минутой всё новые и новые толпы кнехтов, ратников немецкого земского ополчения, гербовых, гостей рыцарских, а порой и чистокровных рыцарей сгонялись к холму, на котором гордо развевались теперь рядом два знамени — Польского королевства с белым орлом в короне и Литовское Великокняжеское со всадником на коне (герб «Погоня»).

Витовт, пылкий и радостный, ежеминутно сдерживал своего скакуна, чтобы не заезжать вперёд короля Ягайлы, который ехал медленно, постоянно крестясь и читая шёпотом молитвы. Ему страшно, жутко становилось среди мертвецов, которыми было завалено роковое поле.

Чем дальше отъезжали они от Танненбергского леса, тем масса тел убитых становилась всё больше и, наконец, в том лагере, где смоляне три часа одни удерживали всю немецкую силу, они были навалены горами.

Раны у всех трупов были ужасны. Шлемы, раздробленные пополам страшными ударами смоленских богатырей, вместе с черепами владельцев виднелись всюду. Ягайло вздрогнул.

— Кто бился здесь, какие богатыри? — спросил он у Витовта.

— Мои смоляне! Мало их было, ещё меньше осталось! — махнув рукой, отвечал Витовт, — хорошо, что князь Давид уцелел. Удалец! Веришь, если бы не он, получить бы мне по голове удар меча великого маршала. — Витовт быстро рассказал эпизод, который уже знает читатель, не забыв добавить, что он направился преследовать немцев, бегущих по направлению к Штейнгаузенскому замку.

— Где, говорят, в плену твоя племянница, княжна Скирмунта? — с лёгкой улыбкой спросил король. — Вот бы теперь честным пирком. Я бы крёстным отцом пошёл Вингаловне.

— В том-то и беда, что брат Вингала упрям и упорен, как литовский тур, не хочет он изменять вере отцов и дедов.

— Ну, думаю, и без его согласия можно обойтись, если княжна жива. Об её согласии что и говорить. Да только жива ли? Чует моё сердце недоброе.

— Однако, постой, где же сам покойный великий маршал? Ему надо отдать последние почести. И где сам гроссмейстер? Я видел его в бою, но затем потерял из вида. Ужель он убежал?!