Грязные игры - [14]

—        Не-е-ет! — заорал Каверин что было сил, надрывая голосовые связки.

—        Успокойся, успокойся! Все хорошо. Тебе просто что-то приснилось, — услышал Володя голос и открыл глаза.

На его потный лоб легла маленькая нежная женская рука. Сначала он увидел расплывчатый силуэт и лишь спустя какое-то время этот силуэт приобрел вполне миловидные черты сестрички в белом халате. — Вот видишь, все хорошо, — повторяла та, ласково поглаживая его лоб.

Сильно пахло лекарствами. К этому тошнотворному духу присоединялись и прочие отвратные запахи: пота, портянок, еще хрен разберет чего. Даже от сестрички с ласковыми прохладными руками несло, как от парализованной старухи.

Каверин выпростал руки из-под серой больничной простыни с квадратным фиолетовым штампом в углу и застонал.

Он вспомнил, что только что болевшей правой руки у него просто нет — вместо нее осталась лишь туго затянутая многими слоями бинтов культя. И он снова застонал от боли и бессилия...

Когда его — казалось, это было в какой-то прошлой жизни — подняли на броню бронетранспортера десантники, он надолго впал в забытье. Федералы доставили едва живого Каверина в полевой госпиталь возле Ханкалы. Там его, как могли, заштопали и забинтовали наподобие мумии. Остатки правой кисти пришлось ампутировать. Иначе — гангрена! С ней шутки плохи.

Бросая в эмалированный таз то, что еще недавно было живой каверинской рукой, немолодой подполковник-хирург выругался:

— Твою мать, сегодня за день уже третьего инвалидом на всю жизнь делаю!..

Володя две неделю пролежал практически без сознания. Его все никак не отправляли на Большую землю. Сначала потому, что он был нетранспортабельным, а после им почему-то стали очень интересоваться особисты. Никто не знал, кто он такой, откуда и как сюда попал. Он был здесь совсем чужим.

И лишь когда в его просыпающееся сознание начали врываться сцены еженощной и ежедневной мести, Каверин пошел на поправку. Лишь много позже он поймет, что своему спасению, возвращению к жизни он обязан ему, самому своему ненавистному врагу.

Только великая ненависть и всепроникающая жажда мести вернули его в ;>тот мир. Он должен был жить, чтобы отомстить. Эта ненависть была сродни великой любви, той, что до гроба!

VI

Виктор Петрович Зорин формально занимал не столь уж высокую чиновничью должность. Однако место в кремлевской иерархии определялось вовсе не этим. Существовала масса внешних признаков, которые, собственно, и давали знать посвященным, кто есть кто. Кто есть ху, как выражался последний генсек страны Советов.

Например, не величина дачи, а ее местоположение относительно дачи президента и других первых лиц — было одним из таких факторов.

Так вот, дача Виктора Петровича находилась не в плебейской по кремлевским меркам Жуковке, а в Ильинском. Чуть ли не через забор от дачи премьера. Только вот премьеры менялись, а Зорин оставался. Тем-то и привлекательны не слишком заметные должности.

И все же главным знаком избранности было наличие или отсутствие кабинета в самом Кремле. И не где-нибудь просто в Кремле, а именно в здании Сената. Там, где «сидели» все генеральные секретари, а теперь и первый президент России.

У Виктора Петровича кабинет в Кремле был. Аккурат в известном здании, на втором этаже. Окна выходили прямехонько на Мавзолей, которого, впрочем, видно не было — Кремлевская стена загораживала.

Кабинет Зорина — стеночка в стеночку — соседствовал с бывшим кабинетом Лаврентия Павловича Берия, сталинского верного наркома, всесильного начальника НКВД и заместителя в правительстве самого Иосифа Виссарионовича. Позже бериевский кабинет долгие годы занимал председатель Совета министров СССР Косыгин. После Косыгина там сидели зампредсовмины. Но как-то никто из них не оставил о себе памяти.

Последняя яркая страница бывшего кабинета Берии была связана с генералом Руцким, который в бытность свою вице-президентом начал большой подкоп под президента. Отсюда же, из того самого соседнего кабинета он и вынес вскоре свои «одиннадцать чемоданов компромата», которые почему-то так никто и не увидел.

После Руцкого «нехороший кабинет» уже никогда надолго не обретал хозяина и вообще пользовался дурной славой. Всех, кто имел неосторожность в него вселиться, очень быстро снимали. И обычно с публичным скандалом. А после публичных скандалов наверх путь был закрыт навсегда.

В отличие от соседнего суперпросторного помещения величиной с хоккейную площадку, с роскошной комнатой для отдыха и большой приемной, кабинетик Виктора Петровича представлял собой обычную комнату площадью всего лишь в тридцать или около того квадратных метров. Видимо, в прежние времена, здесь сидели референты или переводчики.

Среди этих стен, отделанных, как и весь остальной Кремль, темными Дубовыми панелями, довольно экзотично смотрелась современная офисная мебель. Подобрана она была даже с некоторым изыском.

Стол был не привычно прямоугольным, а овально-неправильной формы. К столу прилагалось высоченное и мягчайшее кожаное кресло, в котором иногда так сладко спалось после сытного кремлевского обеда.

Вдоль стены стояла пара книжных шкафов с папками и многочисленными справочниками. Угол, в пределах достижимости от кресла, занимал сейф, поблескивающий хромированными деталями. На столе, кроме компьютера и старинного письменного прибора из уральского малахита, обычно ничего не было. Виктор Петрович, как и его любимый поэт Пастернак, предпочитал идеально убранные столы. Только за таким рабочим местом он и мог творить.