Грязное мамбо, или Потрошители - [10]

Вербовщика звали лейтенант Медейрос, и был он гордым обладателем культи. Героический воин потерял левую руку на каком-то этапе своей почетной военной карьеры. Он не сказал, каким образом. И он не сказал когда. Мы все воспринимали как должное. В те дни нам не казался странным человек с пустым рукавом, свисающим от плеча — словно ошибся портной, шивший китель: в какой-нибудь Богом забытой стране всегда сыщется войнушка, если поискать, а протезы по карману только богачам. Кредитный союз, пребывавший тогда в зачаточном состоянии, еще не открыл бесценные врата механического восстановления бедному и угнетенному рабочему классу.

Зато лейтенант обладал громким, как базука, голосом и умел манипулировать людьми: не прошло и десяти минут, как мы с готовностью ели из его уцелевшей руки. Он продержал нас, восторженных и вылупивших глаза, целых полчаса — дольше, чем любой учитель в течение учебного года.

Я кое-что записал.

Места, которые мы посетим: семь континентов, семь морей.

Люди, которых увидим: первый мир, третий мир, развивающиеся страны, дикари, главы государств.

Что мы будем делать: тренировки, упражнения, марши в пешем строю, драки, игры.

Как мы будем это делать: на пределе возможностей, которые всегда оказываются больше, чем человек привык считать.

Почему мы будем это делать: из любви к Америке. Из любви к демократии. Из любви к свободе.

Я поверил каждому слову.

После собрания лейтенант Медейрос и его офицеры установили возле дверей аудитории хлипкий ломберный столик, где мы могли получить ответы на любые вопросы, связанные с военной карьерой. Рослый паренье исклеванными акне мясистыми щеками зажал в углу сержант-майора и затеял односторонний спор о текущей военной политике США в странах Юго-Восточной Азии. Младший лейтенант, единственная женщина среди пришедших, спокойно стояла в окружении трех-четырех старшеклассниц. Я заметил, как Стейси Гринбаум быстро и горячо говорит что-то в этом маленьком кружке, и на секунду подумал, не обо мне ли речь.

Лейтенант Медейрос был свободен. Кинувшись к его столу и слегка напугав своим внезапным появлением, я выпалил:

— Как вы считаете, из меня выйдет хороший солдат?

И картинно напряг щуплые бицепсы в тщетной надежде натянуть рукава рубашки.

Лейтенант откинулся на спинку стула, с тайной усмешкой оглядел меня с головы до ног и прищурился, оценивая, как борова — призера на деревенской ярмарке.

— Ты занимаешься спортом, сынок?

— Спортом, сэр?

— Ну, физкультура в вашей школе есть? — кивнул он в сторону спортзала.

— А, да, сэр. Лакросс. Я играю в лакросс.

— И как, успешно?

Я пожал плечами.

— Четвертое место на кубке штата.

— Четвертое, значит? Этого хватит, чтобы получить стипендию на обучение в колледже? — спросил он.

— Я не… не знаю. Не знаю, сэр. — Впервые в моем присутствии прозвучало слово «стипендия», отчего меня пробила дрожь.

— У твоих родителей хватит денег, чтобы послать тебя в колледж?

— Нет, сэр. — Отец вкалывал как проклятый, чтобы удержать нашу семью в рамках среднего класса, но позиции слабели с каждым днем. — А разве армия не платила за ваше обучение в колледже, сэр?

Он проигнорировал мои слова.

— У тебя наверняка имеются другие способности. Небось мечтаешь податься в торговлю или заняться компьютерами? Есть техническая жилка? Сейчас механики хорошо получают, только подучись.

— Я… я не знаю, — пытался я выдавить улыбку. — Наверное, могу и в механики, но… я правда не знаю. Может, прежде посмотреть мир. Путешествовать. Вместе с армией. Я хотел бы записаться в армию.

«Сейчас ты обрадуешься», — подумал я. Уже несколько минут, покинув аудиторию, я ничего так не хотел, как польстить этому человеку, удивительному воину с благородным увечьем, полученным в самом пекле боя.

Ответа пришлось ждать несколько секунд. За это время я успел перебрать все возможные мотивы, по которым мне могут отказать. Меня охватил страх, желудок скрутило жгутом, и его содержимое ощутимо поднялось к горлу, угрожая вот-вот хлынуть изо рта. Я подавил рвотный позыв, твердо решив избавить мужественного офицера от полупереваренной школьной лазаньи.

Наконец лейтенант Медейрос покачал головой, чуть заметно двинув уголками рта, словно там сформировался — и сразу исчез — мой приговор.

— Возьми эти бумаги домой и поговори с родителями, — вздохнул он, единственной рукой пододвинув ко мне ворох листков. — А солдат из тебя получится, как из других, — не хуже и не лучше.

Теперь я понимаю, что лейтенант Медейрос пытался меня отговорить. Попытка получилась довольно бездарной, но он наверняка годами безуспешно отговаривал пацанов от записи в вооруженные силы, а ведь даже самое ничтожное напряжение после многократного повторения становится форменной каторгой. Но тогда я в упор не замечал намеков, ни туманных, ни прозрачных, ослепленный белой формой, начищенными пуговицами, безукоризненными лацканами и сверкающими знаками отличия.

Я записался в армию из-за военной формы. Не я первый, не я последний.

Через три года, когда почетный тур по выполнению долга перед родиной подошел к концу, я снова выбрал профессию с не совсем чистыми намерениями и вновь позволил запудрить себе мозги полагающимся снаряжением. Камуфляж, ножи, газ, оружие — особые инструменты парней, принудительно возвращающих биокредиты, и после двух лет армейской хандры я рвался применить свои силы на полях сражений американского медицинского сообщества. Не случайно сейчас я использую все это для самообороны, скрываясь от бывших работодателей. Война не закончилась, сменился театр военных действий.