Грязь на снегу - [38]

Франка сопровождал один не самый близкий приятель по фамилии Кропецки, и шли они к Тасту поесть пирожных.

У Таста как раз сидел главный редактор Ресль. Здесь он был на своем месте, очень хорошо смотрелся в изысканной обстановке; Франк редко видел таких породистых и прекрасно одетых женщин, как его спутница.

Ресль удостоил его небрежным приветственным жестом. Приятели послушали музыку. Тает — единственный ресторан, где после пяти вечера еще исполняют камерную музыку. Скрипач был худой, высокий и напомнил Франку скрипача из его дома.

Что с ним? Расстрелян? У страха глаза велики: те, кого уже считают умершими, чаще всего рано или поздно возвращаются. Иногда, вернувшись, рассказывают о пытках. Но пытки применяют нечасто. Если, конечно, те, кто ничего не рассказывал, не предпочитают из осторожности молчать о них.

Мысль о пытках леденит Франку кровь, хотя, пожалуй, он не испугался бы их. Он убежден: у него хватит сил выдержать. Эта мысль приходила ему в голову сотни раз, он свыкся с ней еще до того, как пытки стали обычным делом; ребенком он занимался тем, что проверял себя на боль перед зеркалом — вгонял, например, булавку в кожу и следил, не дрогнет ли у него лицо.

Пытать его не станут. Не посмеют. Кстати, противники оккупантов тоже прибегают к подобным средствам — по крайней мере так утверждают.

Зачем его пытать, если ему ничего не известно?

Через несколько дней Рождество. И снова ненастоящее. Настоящее Рождество он знал лишь в раннем детстве, позже — только видимость Рождества. Помнится, ему было лет семь-восемь, когда его в это же время года привезли в город, где улицы сверкали ярче, чем бальный зал, тротуары кишели мужчинами в шубах и женщинами в мехах, а товары в витринах, казалось, вот-вот посыплются на улицу — так их было много.

Как и в прошлые годы, Лотта поставит в салоне елку.

Скорее, для клиентов. Интересно, кто останется праздновать? У Минны, конечно, есть семья. А девицы, даже если им весь год нет дела до родных, обязательно вспоминают о них в праздники. Что до Анни, ее семейные обстоятельства неизвестны. Эта, пожалуй, останется. Но, вероятней всего, наестся всласть и тут же углубится в чтение журналов.

Даже Кромер уедет на Рождество к своим, километров за тридцать от города!

Мицци еще не встанет с постели. Хольст истратит последние гроши, если у него хоть что-то есть, или продаст несколько книжек, но купит ей елку. Они пригласят старого Виммера, который обрел свое призвание, определившись к ним в прислуги.

— О чем задумался? — спрашивает приятель.

— Я? — вскидывается Франк.

— Не папа же римский!

— Ни о чем. Извини.

— У тебя такой вид, словно ты вот-вот передушишь музыкантов.

Неужели? Да он на них и не глядел. Начисто о них забыл.

— Послушай, я все хочу попросить тебя об услуге, да не решаюсь.

— Сколько?

— Это совсем не на то, о чем ты подумал. И не для меня — для моей сестры. Ей давно нужна операция. А у тебя, я слышал, куча денег.

— Что с твоей сестрой?

И Франк с иронией думает, что она не прошла даже через салон Лотты.

— Что-то с глазами. Если не прооперировать — ослепнет.

Приятель — его сверстник, но он безвольная тряпка, человек, рожденный, чтобы им помыкали. Сейчас у него слезы на глазах.

— Сколько надо?

— Точно не скажу, но думаю, если ты ссудишь мне…

Франк манипулирует с пачкой, как заправский фокусник. Это тоже стало игрой.

— Если собираешься благодарить, значит, ты еще глупей, чем я думал.

— Франк, старина…

— Ты что, не понял? Пошли…

Тип у третьего этажа как нарочно торчит неподалеку, опять у витрины — в этой выставлены куклы. Что это?

Случайность? У него дочурка, а на днях Рождество. Он может ответить, что сейчас разглядывать витрины — вполне естественно.

Почему бы Франку не подойти и в упор не спросить, чего ему надо, показав при нужде зеленую карточку или сунув пистолет под нос?

Слова Тимо явно на него подействовали. Он идет дальше, оборачивается. Тип с третьего этажа отстал. Рядом только Кропецки. Прямо-таки прилип — никак не отвяжешься.

Если судьба и подстерегает его, то ударит не в эту ночь: он пообедал в городе, встретился с Кромером, очень занятым и державшимся отчужденно, пил в трех кабаках, в одном затеял долгую ссору с каким-то незнакомцем.

Больше ничего не произошло.

От Тимо он возвращался домой мимо тупика у дубильной фабрики — опять ничего. Забавно было бы, если бы судьба выбрала для засады именно это место. Вот какие мысли приходят в голову после трех часов ночи, когда выпьешь лишнего.

У Хольстов горит свет. Там сейчас, наверно, меняют компрессы, дают капли, проделывают еще Бог весть какие процедуры. Франк прислушался у дверей. В квартире, безусловно, услышали его шаги. Хольст знает, что Франк на площадке, и тот умышленно задержался там на добрую минуту, прижавшись ухом к филенке.

Хольст не открывает, не подает признаков жизни.

Трус!

Франку остается лишь лечь спать, и если бы не усталость, он занялся бы любовью с Анни — просто для того, чтобы ее позлить. Что касается Минны, его от нее мутит.

Она влюблена как дура. Думая о нем, наверняка плачет.

Может быть, молится. И стыдится своего живота.

Он ложится один. В печке еще теплится огонь, и Франк долго смотрит на красноватое круглое отверстие для кочерги.