Грязь на снегу - [26]

Позвать его Минна не смеет. Из его комнаты не доносится ни звука. Девушка ломает себе голову, чем он занят.

Он не читает, иначе шуршали бы страницы — в квартире все двери настежь. Не пьет. Не спит. Лишь время от времени подходит к окну и стоит там подолгу.

Она боится за него и не сомневается, что если он это заметит, то обязательно взъестся на нее. Он достаточно взрослый и знает что делает. А делает он то, что захочет.

И делает хладнокровно. Под вечер даже начинает смотреться в зеркало, чтобы удостовериться, что лицо у него совершенно невозмутимое.

Разве не он сам в тупике привлек к себе внимание Хольста, хотя в этом не было никакой необходимости?

Напротив, не сделай он этого — не было бы и свидетеля.

Разве он хитрил и притворялся со старухой Вильмош?

Он никогда ни от кого не примет жалости. Ничего отдаленно похожего на нее. Не опустится до того, что сам пожалеет себя.

Этого им не понять — ни Лотте, ни Минне, ни Мицци. Так пусть и Мицци не ждет сегодня жалости.

О чем она думала весь сеанс, положив голову ему на плечо? Иногда она приподнимала ее и спрашивала:

— Тебе не тяжело?

Рука у него затекла, но он ни за что на свете не признался бы в этом.

Кромер тоже не поймет. Уже не понимает.

В глубине души он трусит, хотя и скрывает это. Боится всего, хотя бояться нечего. Его сбивает с толку Франк.

Как только тот сунул в карман зеленую карточку и они вышли из военной полиции, Кромер полюбопытствовал:

— Что ты с ней собираешься делать?

Франк не отказал себе в изощренном удовольствии бросить:

— Ничего.

Кромер ему не верит. Пытается разгадать его намерения, его замыслы. Не слишком спокоен он и насчет Мицци.

— Ты в самом деле ее не тронул?

— Не больше, чем нужно, чтобы убедиться: она девушка.

— И тебя это не волнует? — Кромер изобразил на лице улыбку и, подмигнув, добавил:

— Молодой ты еще!

Ему было так не по себе, что Франк всю вторую половину воскресенья сомневался, придет ли его приятель.

Кромер загорелся. Всю ночь, ворочаясь на постели, наверняка думал о Мицци. Но он способен в последнюю минуту сдрейфить, напиться у Леонарда или где-нибудь еще и не прийти на свидание.

— Почему ты не сказал ей правду?

— Потому что она не согласилась бы.

— Она влюблена в тебя? Ты это хочешь сказать?

— Возможно.

— А что будет, когда она догадается?

— Думаю, будет слишком поздно.

В сущности, они все робеют перед Франком: этот пойдет до конца.

— А если нагрянет папаша?

— Он не имеет права бросить трамвай во время рейса.

Трамваи ходят и по воскресеньям.

— А если соседи?..

Франк предпочитает умолчать о г-не Виммере: старик, похоже, что-то пронюхал и может счесть своим долгом вмешаться.

— По воскресеньям соседей нет дома, — уверенно объявляет Франк. — В случае чего суну свою карточку. Это заставит их заткнуться.

В целом расчет правилен. Но встречаются идиоты, которые садятся за меньшее, например за удовольствие бросить при товарищах бранное слово вслед проходящим солдатам. Почти всегда это люди типа г-на Виммера.

Хольсту старикан еще ничего не сказал. Может быть, находит, что сам достаточно ловок, чтобы оградить Мицци, и не хочет понапрасну беспокоить ее отца. А может, надеется, что у нее хватит ума не наделать глупостей. Все старики такие. Даже те, что когда-то сами ухитрялись стряпать детей до свадьбы, забывают об этом.

Минна снова вздыхает. Окончательно стемнело. Франк услужливо зажигает ей лампу, задергивает занавеси, в последний раз меняет воду в грелке.

Он предпочел бы, чтобы Минны в квартире не было: без свидетелей всегда лучше. Впрочем, это еще вопрос.

Возможно, желательней, чтобы кто-нибудь все знал, особенно тот, кто ничего не разболтает.

— Она придет?

Франк не отвечает. Заднюю комнату он выбрал прежде всего потому, что дверь оттуда ведет прямо в коридор.

Кроме того, в нее можно попасть из кухни.

— Она придет, Франк?

А вот уж это вульгарно. При Лотте Минна называет его «господин Франк». Теперь, когда они остались наедине, она фамильярничает, и это так раздражает его, что он огрызается:

— Не твое дело.

Лицо у Минны такое, словно она сейчас попросит прощения, но она не удерживается и почти тут же спрашивает:

— Она в первый раз?

Еще не хватало! Нет уж, без нюней, пожалуйста! Франк не выносит в девках этой жалости к тем, кому предстоит то, через что они сами уже прошли. Того гляди, Минна начнет его уговаривать не обижать Мицци.

К счастью, в дверь звонит Кромер. Все-таки явился!

Даже на десять минут раньше, и это досадно: Франк не расположен к разговорам. Кромер прямо из ванны: кожа розовая, блестит, и благоухает он, как шлюха.

— Ты один?

— Нет.

— С матерью?

— Нет, — отзывается Франк и нарочито громко добавляет:

— С девушкой, которую малость покалечил один садист.

Еще немного, и Кромер пойдет на попятный, но Франк позаботился закрыть входную дверь на ключ.

— Входи. Снимай шубу и не робей.

Он с презрением замечает, что Кромер не курит обычную сигару, а сосет желудочную пастилку, — Что будешь пить?

Кромер опасается, как бы спиртное не умалило его мужской силы.

— Идем на кухню. Ждать будешь там. Кухня у нас — святая святых.

Франк зубоскалит, словно пьяный, но стопка, которой он чокается с Кромером, — первая за весь день. К счастью, его приятель об этом не подозревает, иначе совсем перепугался бы.