Грязь. Motley crue - [174]

Теперь я старый пердун, поэтому мне тяжело ездить в туры с группой. Но я не так подавлен, как во времена «Generation Swine», потому что я понял, что делает меня счастливым — играть так, как я написал в том оригинальном объявлении в «Ресайклер», которое впервые свело меня с «Motley» — "громко, грубо и агрессивно". Никки тоже постарел, но он по-прежнему хочет, чтобы «Motley Crue» правили миром. В этом его не переделать. Он всегда говорит, "Я хочу победить". И я знаю, что он всё ещё может победить. Если бы я так не думал, то был бы с Томми.

Когда я вернулся домой из тура «New Tattoo», Робби посмотрела на меня и улыбнулась.

"В чём дело?" спросил я её.

"Он возвращается", сказала она.

"Кто возвращается?"

"Пожиратель лиловых человечков".

Та неистовая пурпурная аура, которую первым увидел Том Зутот и которую я утратил во время тура «Girls», вернулась. Только теперь она в чёрных тонах, фиолетовый как будто тускнеет.

Глава 10. Винс «В которой наш герой усваивает урок, что никакого урока вовсе нет; есть только жизнь»

Во время нашего тура по Японии мне позвонила Хайди. Было 5 часов утра, поэтому я сразу понял, что что-то случилось. Она сказала, что мой менеджер Берт отчаянно пытается связаться со мной из своего дома в Нэшвилле. Я позвонил ему, он с трудом мог произносить слова.

"Ты единственный, с кем я могу поговорить", сказал он. "Когда я видел, как ты проходил через это, я никогда не думал, что это случится со мной".

Минувшим днём сын Берта играл в баскетбол с друзьями, когда он внезапно рухнул на пол. Кровоизлияние в мозг убило его на месте без всяких предварительных симптомов и предпосылок. После Японии я полетел прямо в Нэшвилл, чтобы быть с Бертом. Когда умерла Скайлэр, он был рядом со мной. Теперь была моя очередь, потому что я очень хорошо знал, что ему приходилось испытывать.

Томми, Никки и Мик могут пилить меня сколько угодно по любому поводу. Но они не знают, они даже не способны понять, на что это похоже — наблюдать, как умирает твой ребёнок. Если бы они хотя бы на секунду поставили себя на моё место, они бы этого просто не перенесли. Они бы никогда не смогли пройти через эту боль. Возможно, тогда бы они поняли, почему я так пил, мать их.

Моё время, проведённое с Бертом, стало ещё одним напоминанием о том, что жизнь коротка, а любовь редка. Когда я вернулся в Лос-Анджелес, я поклялся, что женюсь на Хайди. После семи лет наших отношений, которые продолжались дольше, чем любой из моих браков, я понял, что она была моим самым сердечным другом. Другие женщины встречались со мной только в хорошие времена — «Феррари», «Порши», особняки, не говоря уже о невероятном сексе — но в плохие только Хайди оставалась рядом со мной, пройдя через смерть, депрессию и денежные проблемы. Хайди всё знала и не ждала никакой рок-н-ролльной сказки, банковских чеков по двадцать тысяч долларов в месяц на текущие расходы или мужа, который сможет прожить всю жизнь без глубоких душевных травм, чувства вины и гнева от того, что убил хорошего друга в автомобильной катастрофе и потерял четырехлетнюю дочь, умершую от рака. Возможно, восемьдесят пять процентов пар даже не смогли бы пережить смерть ребёнка, независимо от того, настоящие ли они его родители или нет. Но каким-то образом мы с Хайди пришли к другому исходу и не как любовники, а как лучшие друзья.

Мы назначили день свадьбы, а затем отпраздновали помолвку походом на хоккейный матч с участием «Kings»[107]. После игры, мы столкнулись с актёром Томом Арнольдом, который познакомил нас с некоторыми игроками. Все они хотели поехать потусоваться где-нибудь, поэтому я предложил «Havana Room», приватный сигарный клуб в Беверли-Хиллс, где собирались в основном продюсеры, актёры, адвокаты и один или два пластических хирурга. Думаю, что я единственный рокер, который является членом этого клуба.

Мы все хорошенько там поддали — за исключением Тома Арнольда, который не пьет, — когда Мэл Гибсон, который сидел один в баре, спросил, нельзя ли ему присоединиться к нам. В конце концов, вечеринка свелась к тому, что в 3 часа утра остались только я, Мэл и Хайди. Персоналу нужно было закрывать заведение, но они не хотели выгонять нас. Так что они разрешили нам остаться там одним и курить сигары.

Мы покинули клуб час спустя и поехали ко мне домой, где до шести утра играли на бильярде и фотографировали друг друга на Полароид, корча рожи. Я отрубился, но Мэл всё ещё хотел зажигать. Хайди разбудила меня в полдень, смеясь, "Я поверить не могу, мне пришлось выставить за дверь самого Мэла Гибсона". В какой-то момент после того, как солнце взошло, она вызвала ему такси, чтобы отвезти его в «Four Seasons». Тем вечером мы с Хайди включили новости, где передавали сюжет о том, как клуб «Havana Room» сгорел дотла. Они сказали, что два джентльмена оставались в клубе допоздна и бросили свои непотушенные окурки в мусорное ведро, которое загорелось и подожгло всё здание. Теперь, ко всему прочему, я стал ещё и поджигателем.

Вскоре после этого у нас с Хайди состоялась скромная, но красивая свадьба в Беверли-Хиллс под мелодию «Van Morrison» "Crazy Love" в кругу подружек невесты, почти сплошь состоящего из фотомоделей. После того, как я потерял всё, я нашёл женщину, которая была самой красивой невестой, самым удивительным человеком как внутри, так и снаружи, которую я когда-либо встречал. Она была единственной женщиной, которую я знал, которая с таким же успехом могла бы быть парнем, начиная с того, как она засовывала деньги в стринги стриптизершам на нашем первом свидании, и заканчивая курением дешёвых сигар с Мэлом Гибсоном в нашу последнюю встречу, будучи ещё неженатыми. Я попросил одного из моих самых близких друзей на всём белом свете быть шафером на нашей свадьбе: Никки Сикса. Позднее мы с Хайди вернулись в наш дом в Беверли-Хиллс и завели двух немецких овчарок, которые так любят кусать Никки.