Грязь. Motley crue - [125]

В процессе удаления рака врачи также должны были вынуть правую почку Скайлэр, половину её печени, часть диафрагмы и мышц её спины. Сколько ещё органов могла потерять девочка и оставаться при этом в живых? Но она дышала, а рак ушёл. Каждый день она поправлялась чуть больше, пока не начала говорить и улыбаться. Каждый жест, который она делала — моргала ли она, зевала или говорила “папа” — воспринимался как подарок. Я думал, что теперь всё будет хорошо, что кошмар кончился, что Скайлэр снова сможет быть ребенком. Я прекратил пить в «Муншэдоуз» и начал приводить в порядок дом и свою жизнь, готовясь к возвращению Скайлэр.

Спустя шесть дней после операции я пришёл в больницу с гигантским плюшевым пандой, когда меня встретили врачи. У них был тот самый взгляд… взгляд, который говорит всё и абсолютно ничего, взгляд плохих новостей, которые нужно неизбежно и с прискорбием сообщить. Я напрягся, и прежде, чем они даже промолвили слово, я уже знал, что этой ночью я вернусь в «Муншэдоуз».

“Винс”, сказал онколог. “Это похоже на инфекцию, которая распространяется вокруг оставшейся почки Скайлэр”.

“Это всё, что у неё осталось. Что это означает?”

“Я боюсь, это означает, что мы оказываемся перед необходимостью работать снова, чтобы очистить ткани вокруг почки”.

“Господи. Вы оперировали моего ребёнка уже пять раз. Сколько же ещё она может выдержать?”

Оказалось, что большего она выдержать не смогла. После операции она начала быстро слабеть: её легкие, её левая почка и её печень все взбунтовались, отказываясь функционировать должным образом. К счастью, скоро она впала в кому. Её маленькое тело просто не могло больше этого выносить. Его так много раз разрезали и зашивали снова; оно было настолько накачано лекарствами и наркотиками; оно было пронизано таким большим количеством радиации, которое не выдержал бы ни один человек; оно перенесло расчленение, рассечение, восстановление, очистку и удаление столь многого из его содержимого, что, подобно тормозным колодкам, на которые нажимали много раз, части истёрлись и больше не знали, как функционировать вместе. Когда ваше тело начинает разваливаться, нет никого, кто может починить механизм. Они могут только задержать этот процесс на какое-то время. И я иногда размышляю, поступил ли я правильно, удерживая Скайлэр в таком состоянии так долго, заставляя её терпеть такую боль целых пять месяцев — десятую части всей её жизни.

Я начал пить настолько сильно, что не выдерживал более часа в «Муншэдоуз» без того, чтобы не отрубиться или не облевать Келси Грэммера[89] с ног до головы. Я был воплощением самой патетической фигуры: отец, который просто не мог справиться с болью от осознания того факта, что скоро он должен будет пережить самую страшную трагедию, которая может выпасть на долю родителя — необходимость хоронить свою собственную дочь. Я дал Скайлэр всё, что у меня было, даже мою собственную кровь для переливания. Я готов был положить свою собственную жизнь, если бы это помогло. Я никогда не думал так прежде — ни о своих женах, ни о моих родителях, ни о ком. Возможно, именно поэтому я пытался убивать себя пьянством, чтобы таким образом я мог чувствовать себя мучеником и обменять свое страдание на её. Каждое утро я сидел в её комнате у её кроватки, испытывая похмелье, читал её сказки и проговаривал её шутки, и притворялся храбрым, словно всё ещё, возможно, будет хорошо.

Для меня не было неожиданностью, когда онколог сказал мне начинать приводить её родственников и друзей для прощания. Но это был первый раз, когда я услышал, как врачи сказали, что больше нет никакой надежды. Прежде всегда был маленький шанс или хороший шанс, или крошечный шанс, или объективный шанс. Но никогда — никакого шанса. Возможно, я так много раз заверял Скайлэр, что однажды она вернётся домой, и мы снова будем строить замки из песка на берегу, что начал верить в это сам. Позднее я пришёл в палату Скайлэр с Хайди и увидел капельку крови на её губе. Хайди была возмущена тем, что медсестры просто оставили её лежать там в таком состоянии. Она вытащила платок из своей косметички и наклонилась, чтобы вытереть её. Но кровь так и осталась на губе Скайлэр. Она запеклась. Хайди продолжала вытирать её и кричала, “Остановите её, остановите её”. Мы оба были просто сломлены.

Мы оставались со Скайлэр до позднего вечера, а затем уехали, чтобы немного перекусить в «Муншэдоуз». Тем временем приехали Шариз и её родители, чтобы сидеть со Скайлэр. Как только мы уселись за стол, бармен сказал, что мне звонят по телефону. “Винс, приезжай в больницу немедленно”, послышался дрожащий голос Шариз на другом конце провода. “Ее жизненные признаки снижаются. Быстро”. Я не запаниковал и не заплакал, я просто поспешил.

Но я прибыл слишком поздно. К тому времени, когда я добрался до больницы, Скайлэр скончалась. У меня так и не было шанса попрощаться с ней и ещё раз сказать ей, как я люблю её.

Шариз сказала, что Скайлэр умерла тихо. Когда её пульс начал замедляться, её глаза открылись, вспыхнув на мгновение страхом, и посмотрели на мать в поиске ответа или объяснения. “Не бойся, милая”, успокоила её Шариз, сжимая её руку. “Теперь засыпай. Всё в порядке”. Так Скайлэр и уснула. В это время я ехал в потоке машин по Пасифик Кост Хайвэй, и на мгновение моё сердце подскочило у меня в груди. Но я так спешил, чтобы быть у кровати Скайлэр, что не придал этому значения. Но позднее я понял, что, когда женщина, которую я любил больше всего в этом мире, умерла, моё сердце узнало об этом и на мгновение захотело догнать её и присоединиться к ней.